Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Вы не шумите, бледные ладоши,
На ваших крыльях мне не улететь,
Не любы вам бичующая плеть
И медный стон, быльем времен обросший.

Я знаю вас, туманные святоши,
Не вам, не вам восторженно чуметь,
Когда рыдает медленная медь,
Вам снится смех свирели нехорошей.

Кто чувствует вращение земли,
Не держит тех она, и те в пыли,
В тумане золотом земной дороги.

И грузно свесились их черепа
В зеленый небосклон золоторогий,
И презирает путников толпа.

Земным огнем без пламени горим,
Без лепестков цветем в садах столетий,
Летим без крыл, зимой грустим о лете,
Упорный ропот наш непримирим.

Таблицы медных зорь, огромный Рим
Проносят вечера в лиловом свете,
И свитки слов как ликторские плети
Отсвечивают лезвием своим.

Земля плывет, я сплю на мертвой кипе
Трех тысяч лет истории племен,
Мне снится мясо сгинувших имен,

Октавиан, провинция – Египет,
Разбойным римским вензелем клеймен
Над глыбой Африки сиявший скипетр.

Беспамятствуют медленные строки,
Ты, память роковая как чума,
Веди меня в крутые терема,
Открой оконца их на двор широкий.

У нас теперь зеленая зима,
Зеленый луг веселый и глубокий
Молчит восторженно и на востоке
Сама студеная, луна сама.

Холодной зеленью занесены деревья,
И вечер сам над нашей кровлей древней
Неслышной вьюгой воет, и звезда

Как волчий глаз блуждает близко где-то,
И в медный лед стиха в душе поэта
Словесная слипается вода.

Гиганты были, великаны жили,
Сверкали одинокие глаза,
И гордый камень гнулся как лоза
От микель-анжеловских сухожилий.

Ползла над миром тучная гроза,
Костры и краски в пестром изобильи,
И средь чумы в Италии любили,
И Рафаэль как первая слеза.

В саду Ньютона яблоко упало,
И выпил Галилей всю мглу подвала,
И закружилась круглая земля,

И взбилось молоко земных материй,
Стал гуще мозг людей и глуше звери,
Что в них живут и топчут их поля.

По вашей пышности тоскует сердце,
Гостеприимные гетеры, в час,
Когда светило покидает нас,
И в храме тьмы все мы – единоверцы,

О женский смех за шелковою дверцей,
Ты окропил меня в который раз!
Тебе Сократ всю мудрость отдал, Красс –
Нечисленное золото сестерций.

И ты, прозрачная, как Нила тьма,
Гетера императоров, сама
Ты голову немую Птоломея

На плоском блюде к Цезарю несла, –
Я пред тобой стою теперь, немея,
С короною печали вкруг чела.

Зажгись, мой стих, устами Прометея,
В железный холод времени кричи.
Язвительного слова ковачи
Во мне живут, над песней тяготея

Их молоты как руки горячи,
А руки, не коснулся б их кистей я, –
За то, что нет работы их святее,
Они куют железные мечи.

Вы не успеете надеть сандалий,
Вы обнажите розовые дали,
Океаниды, дочери воды,

Я к братьям выйду с мощью безответной,
Один ворчит, распластанный под Этной,
Другой небес поддерживает льды.

История мидян темна и непонятна.
И Ктесия, и Ксенофонт, и Геродот
По-разному изображают сей народ,
И всё, что написали, мало вероятно.

Земля меняла племена, как солнце – пятна.
От Вавилона до Каспийских буйных вод
Чужие табуны паслися круглый год
И возвращалися с добычею попятно.

Был Киаксар могуч сверканием секир,
Был выдан Астиаг придворными, и Кир
Явился с войском в золотую Экбатану.

Смарагдами и колдовством был знаменит
Край магов и парфян. К их вспыхнувшему стану
Непобедимый приближался Набонид.

В кругу последнем ада, где Виргилий
Почил, и Дант, покорный ученик,
Испуганно к учителю приник,
Блуждает дух певца, чей прах в могиле.

Шумят рабы, от их певучей гили,
Похожей не на песню, а на крик
Вчерашних схимников, сейчас расстриг,
Ушные раковины наши сгнили.

Лишь тот, кто знал могучий бег миров,
Был холодом прекрасен и суров,
Он в мраке глаз хранил огонь агата,

На дне качались тени всех времен,
На черном дне, что мудростью богато.
Он был поэт, который был умен.

Мне снится невеселый Маринетти,
Дезинфицирующий грешных нас,
Вздымающихся гордо на Парнас,
Скучающих на розовой планете.

Мы в скорбном сонме грешников столетий,
Мы в сером ужасе пустынных глаз,
Огонь чистилища в последний раз
Нам языками розовыми светит.

Но к вышине карабкаемся мы,
К алмазному сверканью дикой тьмы,
Где ледяные цепи олимпийца.

Неодолимой жаждой миг томит,
И жаждет снегом вечности упиться
Бредущий в золоте пустынь семит.

На глиняной земле, где тлен и ржа,
Бессмертие блуждает в человеке,
Он к синей выси подымает веки,
Зачерпывает вечности, дрожа.

И глаз полнее нет, и нет ножа
Острей, чем взор врага, врага навеки.
Исав и Яков, сыновья Ревекки,
Глядят друг в друга так у рубежа.

Встает мятеж голодный и жестокий,
Вина и крови пенятся потоки,
Оглушены камены и молчат,

Лишь вихрь надменный бродит средь их статуй,
И стелется от звезд лиловый чад,
И пламень над землей плывет хвостатый.

Как птица в мире человек двуног,
Как птица певчая поэт не стаист,
Как ледяной Сибири черный аист
Он в девственной вселенной одинок.

Планеты темные плетут венок,
В восторге черном луч растет, ломаясь,
И, пышный злак земли, полезный маис,
Как пальма любит ветреный восток.

Покорно пламя нам и средь поверий
Людских про нас сказанье есть, что звери
Внимают как листве дремучей нам,

Нам, юношам, как старцам безбородым,
Мы страшное вещаем племенам,
Мы счастье черное несем народам.

Вы, мглы и светы, брошенные щедро,
Бредущие по эллипсам орбит,
Мой глаз крылатый вашей тьмой набит,
И песнями я ваши рою недра.

Я слышу шум торжественного кедра,
То древняя вселенная шумит,
И Пифагор встает из пирамид,
И выглянул Платон из октаэдра.

То ветер времени, то свищет он,
И дерзко блещут разума кристаллы
Морозами низвергнутых корон.

И вновь плоска земля, и раб усталый
Согнулся вновь под плетью небывалой,
И в золотом гробу Тутанхамон.