Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений

Ты, после Джотто, мне милее всех других,
Беноццо Гоццоли. В созданиях твоих
Вся церковь римская рисуется так живо!
Причалил Августин к Италии счастливой,
Питомец риторов, любимец пылких дев.
Прошло немного дней и, к миру охладев,
Возжаждав Господа душою воспаленной,
Он над писанием склонился умиленный,
И на руку его поникла голова.
Посланья Павловы, небесные слова,
Читает жадно он и слышит: Tolle! lege!
Простите, риторы, и ласки жен, и неги,
И смрадный Карфаген! А дева перед ним
Стоит премудрая, светла, как херувим.
Перстами нежными на книгу указуя,
И плачет Августин. Безмолвием чаруя,
Вдали задумчивый чернеет кипарис,
И розы в цветнике, алея, разрослись…
Так, осеняемый зеленокудрой фигой,
Изображен монах, склонившийся над книгой!
Но вот мечта твоя теплее и нежней,
И перед нами рай невозвратимых дней,
Когда всё расцвело под проповедь Франциска,
И небеса к земле опять казались близко,
И Бога славили Умбрийские холмы.
Везде прошел Франциск. Не убоясь чалмы,
С крестом явился он пред грозным Саладином.
В Ареццо он пришел, и перед ним единым
В смятеньи улетел свирепый полк бесов.
Воспоминания мучительных часов,
Когда страдал Господь, ко древу пригвожденный,
Не умирали в нем. Душою умиленной
Он язвы Господа перед собою зрел.
И ангел пламенный снопом лучистых стрел
Пронзил его стопы и бледные ладони.
И кровью алою и полной благовоний
Сочилась блеклая, истерзанная плоть,
До дня, когда его к себе призвал Господь.
О, фрески пышные, краса дворца Рикарди,
Где звезды золота горят на леопарде,
И звери дикие, и птицы, как в раю,
В одну сливаются послушную семью
И мчатся с магами к вертепу Вифлеема.
Здесь кистью создана обширная поэма,
И вся история проходит на стене.
В кафтане парчевом, на снеговом коне,
Лоренцо Медичи, в красе женообразной,
Проносится, блеща короною алмазной.
В червонном золоте от головы до ног
И подбоченившись, сидит Палеолог,
Владыка царственной и дряхлой Византии.
Уже на трон его обрушились стихии,
И он с Флоренцией готов вступить в союз,
Где уж давно очаг наук и древних муз,
И теплится елей пред статуей Платона.
Промчалися цари… и се: лучи Сиона,
Восторгом неземным воспламенился дух!
Внимает ангелам задумчивый пастух,
Рукою опершись на посох из маслины…
А дальше райские, лазурные долины,
И хоры ангелов, полураскрыв уста,
В вертепе Девою рожденного Христа
Встречают песнями, и славят в горних кущах,
Под кипарисами, средь алых роз цветущих.

Незнакомый мне край! Кони мчатся дорогою снежной,
Блещут южные звезды, и лихо звенит бубенец.
Что чернеет вдали? это дремлет в ночи безмятежной
Кременец.

И под небом январским, в сияньи созвездий хрустальных,
С каждым мигом растущих, горящих светлей и светлей,
В обнаженной степи встали призраки пирамидальных
Тополей.

Замелькали дома, уж людей попадается больше,
Стала круче дорога, и в окнах мерцают огни.
Вот он — город, любезный блистательным рыцарям Польши
В оны дни.

Надо мной монастырь; горы встали и справа и слева;
Покосились столбы, подпирая домишко кривой;
Вот развалины башни, где бродит еще, королева,
Призрак твой.

Ты затих, Кременец, где сбиралась на праздник веселый
Феодальная знать за тяжелым от брашен столом;
Твоя слава прошла; лишь угрюмые грезят костелы
О былом.

Старой Польши Афины, где пел вдохновенный Словацкий!
Беспощадна Россия к преданьям сраженных племен…
Как мне жалко тебя: ты под серой шинелью солдатской
Погребен.

Я пришел в монастырь. Как торжественно строг и высок он,
Напоенный преданьями грозными Средних Веков!
Там святые глядят из сиянья расцвеченных окон
С облаков.

Ты, готический храм, воплотил устремление к выси
Из юдоли земной… Появился в порталах твоих,
Легкой тенью скользя, изможденный монах Дионисий,
Строг и тих.

Воздержаньем, смиреньем и кротостью Богу угоден,
Без унынья и злобы покинувший суетный мир,
Осеняет епископ купель… «На водах глас Господень»
Грянул клир.

Заплескала вода, и толпа преклонила колени,
И казалось: объемлет в студеных водах Иордан
За крещенской водою пришедших из дальних селений
Поселян.

Кременец! не забыть твоих башен священного праха,
Между нами навек завязалась какая-то нить,
И трапезы вечерней под тихие речи монаха
Не забыть.

Где август тот, когда я в первый раз
Приехал в уголок ваш безмятежный
И, как родных, вдруг полюбил всех вас,
В лесах Рафаловки, задумчивой и нежной?

Я полюбил ваш дом, где жизнь идет
С какой-то аккуратностью немецкой,
Портреты предков, кипы старых нот,
И солнце яркое, и смех в обширной детской.

Казалось мне, здесь оживают вновь
Предания моих погибших весен,
И снова улыбалась мне любовь
В безмолвном сумраке благоуханных сосен.

О, эти дни на Золотой Горе,
Сухой песок, в лазури облак нежный,
И сосны строгие, как в алтаре,
И тишина кругом, и всюду — лес безбрежный.

Над вами Бог простер с любовью длань:
Как май, цвели на материнском лоне,
Маруся, робкая и дикая, как лань,
И Топка резвая, и розовая Соня.

Такой кругом дышал небесный мир,
Ни облака на чистом поднебесьи…
Охотники съезжалися на пир
К трем братьям, как цари прославленным в Полесьи.

Но грозный враг нагрянул на Волынь,
Заливши кровью нивы золотые.
Хозяин, дом свой ласковый покинь,
Смени твой мирный труд на бури боевые.

Перед тобой не раз бежал кабан
И резвых коз сшибал ты пулей меткой.
Тебя зовет гремящий барабан,
Ты по родным лесам блуждаешь за разведкой.

Но что за грусть овеяла твой дом,
Куда ты медлишь радостным возвратом…
Уже твой след исчез в дыму седом,
Мы за тобой летим к заоблачным Карпатам.

Но близок день, ты будешь с нами здесь,
Женой, детьми ласкаем и лелеем,
И будет вновь твой дом исполнен весь
Обильем, миром, хлебом и елеем.

Пускай скорей приходит этот час…
Я ж не забуду в смене лет и весен
Молитвы той, что я сложил за вас
В тени Рафаловских, любимых, милых сосен.

Старик октябрь, ты стал неузнаваем:
Давно ль я трепетал железных рук твоих?
Но ты пришел, — и веешь кротким раем,
Ты — ласков, нежен, сумрачен и тих.

Пусть дни черны, и серебристый иней
Окутал сад и дальние кусты,
Пусть с каждым днем все глуше и пустынней,
Спустилась ночь, дрова трещат в камине…
Старик октябрь, нет, мне не страшен ты.

Грози другим, как мне грозил, бывало,
Стуча в окно могильною киркой!
Мой май увял, но сердце не увяло:
В нем ясное блаженство и покой.

И призраки, поднявшись из могил,
Ко мне слетаются в молчанье полуночи,
И, кажется, мне прямо смотрят в очи
Все милые, кого я схоронил.

Вы мне приносите благословенье,
И озарил загробный ваш привет
Канун и полночь моего рожденья.
Пора за труд: мне двадцать девять лет.