Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы
231. ПОВЕСТЬ О КУЛЬНЕВЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДЕНИС ДАВЫДОВ ПРОЩАЕТСЯ С МОСКВОЙ
Шли обозы с утра вдоль снегов подмосковных,
Переулки бегут — им названия нет,
От луны желтый свет на сугробах неровных,
И за окнами тает лазоревый свет.
В полутьме карантин и деревья бульвара,
Вот шлагбаум, вздыхая, поднял инвалид,
Едут в низеньких санках два синих гусара,
И Денис, чуть взлохматив усы, говорит:
«Видно, мне суждено быть смертельно влюбленным,
Ведь былое ушло, примелькалось, как сон,
Только вспомню глаза с тем оттенком зеленым —
И опять навсегда безнадежно влюблен.
Разве можно забыть эти смуглые плечи,
Чуть приглаженный локон, совсем золотой?
Подойдешь, поглядишь, и покажется — нечем
И минуту дышать тебе в зале большой.
Горе видеть ее, горе вовсе не видеть
Лебединую шею и грудь с жемчугом,
Кто меня мог еще так надменно обидеть
И улыбкой одной искупить всё потом?
Вот пахнуло из труб дотлевающим торфом,
Над Москвой разнесло голубую пыльцу…
А давно ли еще я скакал под Вольфсдорфом —
Опишу как-нибудь тот урок сорванцу…
Ведь за Выборгом снова теперь неспокойно,
На суровых просторах финляндской зимы,
Испытанье пришло — приближаются войны,
Те, в которых умрем иль состаримся мы.
Собирается снова наш круг знаменитый:
Славный Кульнев, Раевский, Тучков и Барклай.
Наше время приспело! И топчут копыта
Миллионом озер призывающий край.
Там и Багратион… Что другим не по силам,
По-суворовски просто вдруг сделает он, —
Для меня неизменно он будет Ахиллом
В Илиаде уже наступающих войн…»
В переулке огни. И теснятся кареты.
От резных фонарей на снегу полоса.
Строгий мрамор колонн. Вензеля и портреты.
Старый польский гремит, и слышны голоса.
Синий выступ окна полукружием вогнут.
И проходит Денис мимо круглых столов, —
Он в широких чикчирах, и ментик расстегнут,
И топорщатся черные стрелки усов.
«Что ж, Денис, уж теперь не грусти, не печалься,
И любовь отошла, как недавняя быль,
Ведь с другим она здесь — то закружится в вальсе,
То, глаза опустив, начинает кадриль…»
«Объяснись!»
— «Не хочу. Танец мне был обещан!
Мы уедем сейчас…»
— «Нет, Дениска, постой».
— «Почему?»
Из-за плеч улыбнувшихся женщин
Промелькнул ее локон, такой золотой…
«Лучше жизнь в боях, с фланкировкой, со славой,
Если слову любимой и верить нельзя…»
— «Что ж, в сугробах есть дом
за Тверскою заставой —
В этом доме давно ожидают друзья…»
Беспокоен приятель. «Печалишься, юноша?»
— «Нет, клянусь, не грущу!»
— «Что же, едем скорей!
Мы в приятельском споре за чашею пунша
Позабудем сейчас о невзгоде твоей…»
Вот и дружеский дом выплывает из мрака.
Круг друзей неизменен и праздничен весь.
Из лимонного сока, воды и арака
На широком столе зажигается смесь.
И почти до утра холостая попойка,
Разговор о любви и о близкой войне.
«А не время ль теперь? Ведь заказана тройка.
Попрошу иногда вспоминать обо мне…
Знаю, там завоюем отменную славу,
На далеких ботнических злых берегах,
Может, я не убит был под Прейсиш-Эйлау,
Чтоб погибнуть в бою на финляндских снегах».
Кони поданы. Тонко звенит колоколец.
Расставанья пора. Песня. Топот копыт.
Мимо белых оград, мимо сельских околиц
По дороге на Тверь снова тройка летит…
ГЛАВА ВТОРАЯ
В ЛАГЕРЕ КУЛЬНЕВА
Невысокий разъезд у сожженного дома.
Подложивши под голову чье-то седло,
На снегу разостлав, как постелю, солому,
Здесь солдат под сосной засыпал тяжело…
А за мельницей скат, и запруда промерзла,
Почитай, в эту зиму до самого дна.
Осторожно, рядами, составлены в козла
Карабины гусарские…
Песня слышна:
«Свищет пуля — не моргни!
Если в деле — руби смело!
Коль в атаку повели,
Ты коня не задержи!
Смело душу весели!
Есть нужда — так уж умри!»
Что же, это Финляндия! Кульневский лагерь!
Ветви сосен…
На дюнах и снег как песок.
Кто не знает теперь о веселой отваге?
У костров тихий смех и глухой говорок.
Скачет всадник навстречу на злом иноходце.
На дороге — шлагбаум!
Пониже пригнись!
Кто он? Кульнев иль нет?
Вспоминать ли о сходстве?
«Честь имею!»
— «Ну что же, здорово, Денис!»
— «К вам спешил из Москвы, торопился…»
— «Мы рады!»
— «Быть хочу в авангарде…»
— «Я всегда впереди».
— «Скоро ль будут бои?»
— «Время нашей отрады
Недалеко уже… А пока подожди…»
Загляделся Денис. Кульнев тот же, что раньше,
Только больше еще на висках седины.
И на темени — будто чулок великанши,
А не кивер гусарский…
Причуды смешны
Для того, кто понять не сумел бы твой норов,
Но в чудачестве есть не смешные черты,
Как насмешкою резкой когда-то Суворов,
Так своими причудами славишься ты.
«Нынче сложены песни о строе гусарском,
И кружит на кровавых полях воронье.
Я сюда, в авангард, послан был государством —
Так послужим России и чести ее.
А пока — отдохнем…»
Входят в низкие сенцы.
В доме чисто.
Застолье.
Свеча зажжена.
Золотой петушок на личном полотенце…
«Видишь — матушкин дар… Как тоскует она…
Тяжело ей… Живу, как всегда, донкишотом,
Ничего у меня — ни кола ни двора,
Я наследников не потревожу расчетом,
Если пуля сразит…
Лишь одни кивера,
Да любимая шашка, да три доломана,
Да еще за недавний поход ордена…»
На кровати ребенок заплакал нежданно
И ручонками пухлыми машет со сна.
И на цыпочках Кульнев подходит к ребенку,
Распушив бакенбарды, тряхнул головой.
Мальчик — хвать за усы, улыбается.
Звонко,
Аж до слез, с ним хохочет полковник седой.
«Погляди-ка, Денис, на хозяйского сына,
Мой любимец навек…»
И смеется опять,
И с улыбкой встречает хозяина-финна,
Разговор его медленный силясь понять.
Финн уносит ребенка…
«Да, стало быть, жарко,—
Тихо Кульнев промолвил.—
Болит голова…
У меня для тебя есть старинная чарка,
Расскажи, как сейчас поживает Москва».
…Ночь подходит к концу. Оба спят на соломе.
Вот доносится выстрел из чащи лесной.
Слышен крик осторожный.
И ржанье.
А в доме
Пахнет седлами, солью — и просто войной…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДЕНЬ БОЯ
Снова лед под ногой. Ветра нет на заливе.
Цепью тянется полк вдоль крутых берегов.
Днем слепило глаза в бесконечном разливе
Широко разметавшихся ярких снегов.
А сейчас уже ночь. Над привалом суровым
Тишина. Чуть доносится топот коней.
И над вражеским лагерем, в дыме багровом,
Перекличка и блеск бивуачных огней.
Но потом голоса замолкают. Мельканье
Отдаленных теней. Низко стелется дым.
А гусары, кряхтя, прорубают клинками
Переход для коней над обрывом крутым.
Перешли. И раскинули стан. И заснули.
Не спеша дотлевает костер на снегу.
А солдат одинокий стоит в карауле,
Глаз не сводит с огней на чужом берегу.
Кульнев скачет по льдам. И за ним ординарец —
Молчаливый пермяк Ерофеев Семен…
Сколько прожили рядом, в походах не старясь,
Сколько вместе отбили мортир и знамен!
То, что было давно, не помянут с укором,
Много раз он в боях командира спасал,
В молодые года слыл он ловким фланкером —
И с турецкой войны на щеке полоса.
Пусть под Прагою штык ему грудь исковеркал,
Но зато командира он спас…
По снегам
Молча скачут теперь, повод в повод.
Поверка.
И выводит тропа к бивуачным огням.
Усмехнулся Семен. Значит, снова в разведку,
Прямо в лагерь чужой, не замедливши шаг…
Только треск, если конь вдруг наступит на ветку,
Только смерть, если сразу спохватится враг…
«Что такое, Семен? Почему издалека
Столько мнилось огней, а теперь, погляди,
Кое-где пламя сразу как будто поблекло,
Хоть прищуришь глаза — не видать впереди.
Может, это уловка?»
Молчит Ерофеев.
И на самом-то деле никак не понять…
Перелеском глухим, снег пушистый развеяв,
Кони к вражьему лагерю скачут опять.
Но никто не окликнул…
Хоть голос…
Хоть окрик…
Хоть бы выстрел шальной…
Ничего…
Тишина…
Молча слезли с коней — перепуганных, мокрых…
И по снегу пошли… На распутье — сосна,
А за нею — завал…
Снег примятый…
Шалашик
Из сосновых ветвей…
Мертвый конь у костра…
«Эта хитрость, гляди, хоть кого ошарашит,—
Тихо Кульнев сказал. — Чтоб не ждать до утра,
Отошли они в ночь, а костры для обмана
Развели,—
дескать, вот оторвемся от них,—
Удивится-де Кульнев, на зорьке
нежданно
Никого не сыскав у завалов пустых…
Но не будем мы ждать… И немедля — в погоню…»
Неспокойно, а ветер с полуночи смолк.
…………………………………
Вскоре в лагерь вернулись.
Команда: «По коням!»
…Через час на рысях уже тронулся полк.
И в погоне всю ночь…
На рассвете по взморью
Вышли к Ботнике.
Древних времен крепостца.
Старый замок в горах, весь раскрашен лазорью.
И обрыв надо льдом — три гранитных кольца.
И драгуны врага рассыпаются быстро.
Нарезные мортиры в снегу.
Трубачи
Проиграли атаку.
Внимание!
Выстрел…
Шашку в руки…
Руби, налетай и топчи…
…Кульнев был впереди.
Так, не выпустив трубки
Изо рта
и в любимом цветном колпаке,
Молча врезался он в то беспамятство рубки
С верной шашкою в поднятой кверху руке,
И его окружают немедля.
С размаху
Отбивается он.
Рядом пика свистит.
Слышен голос родной.
Промелькнула папаха,
И галопом Семен на подмогу летит.
Снег в крови.
Раздорожье.
И с яростью дикой
Двое скачут на них — но с коней кувырком:
Одного Ерофеев сбил острою пикой,
А другого — сам Кульнев широким клинком.
День кончался.
Дымилися дальние горы.
Спешась, вел Ерофеев коня в поводу.
По снегам на закат проскакали фланкеры.
Вражьи кони без всадников ржали на льду.
Кульнев встал над обрывом. Запомнил Давыдов
Навсегда этот час — после встречи в бою,
Как там Кульнев стоял и, волненья не выдав,
Чистил ельником верную шашку свою.
Хоть Давыдов недавнею схваткою бредил,
Кульнев слова не молвил, курил и молчал,
Не хотел вспоминать о минувшей победе,—
Потому что он завтрашним боем дышал…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
