Дмитрий Барабаш - Безвременье

– Но государству без порядка
нельзя. Толпа страшней, чем строй.
Когда растёт по струнке грядка,
нет куража времён упадка
и русский бунт трясин кровавых
не так кошмарит шар земной.
– Здесь лупят левых, рубят правых
и месят тех, кто стороной
прокрасться думает фривольно.
Как ни старайся – будет больно.
– Что власть, что бунт – одна концовка:
нагайка, пуля и веревка.

– И ничего нельзя поправить?
– Удобрить грядку говнецом,
кощея злого обезглавить
и жизнь закончить молодцом?
– Как с властью ни играй, ни путай
следов невидимых трудов,
любой оставшейся минутой
к разлуке с волей будь готов.

Всю ночь, не умолкая, врали,
при свете трепетных свечей
и вслед огням закатным гнали
к зарницам завтрашних лучей
весёлый цокот звонкой мысли
от слога – к слогу, к звуку – звук
галопом, иноходью, рысью,
ушами поводя испуг.

С утра резиновое небо
давило ласточек к земле,
смыкало свод сырого склепа.
Пещерный лаз в глухой скале
сжимал сознанье сталактитом,
не оставляя ни глотка
пространства.
– Учащённый ритм,
как звук последнего звонка,
оповестит об окончаньи
не школьных лет, а лучших книг.
Закончит маятник качанье
и встанет. Тут последний миг,
как мячик, выпрыгнув из плена,
покажет с высоты, что тленно
лишь то, что выбираешь сам,
и нет предела небесам.

– Но как довериться свободе?!
Не испугаться пустоты?
Того, что нет тебя, и вроде
в пыли межзвёздной есть и ты.

– Ты – шулер, образы – подмена
реальности, а рифмы – крап.
Ты, типа, знаешь, где ухаб,
где часовой обходит стену…
На самом деле всё не так.
Земля прочна, и люди зрячи.
А ты, чтобы не слышать плача,
закрыл глаза и вжал кулак
в ушную раковину мозга,
ты всюду видишь или мрак,
или Содом с Гоморрой Босха.
Ты бредишь. Есть любовь и боль
души, запутавшейся в теле,
и ни одна, а много воль,
и каждая достойна цели
существованья на земле.
И в детях тоже есть отрада.
И в сладких гроздьях винограда.
И много белого в золе.
Твой поэтический угар
похож на блеянье овечье.

– Что ж ищет племя человечье
в дурмане скрипок и гитар?

С нулями века обнулился
и трёхгодичный первый срок.
Герой наш заново родился.
И лучше выдумать не мог.
На смену радостным нарядам,
надеждам праздничной толпы
пришли омоновцы парадом,
и даже там, где их стопы
земля больная не касалась,
из-под травы растёт, казалось,
беретка красного гриба.
В умах окончилась борьба.
И вызывало только жалость
воспоминанье о свободе,
совке и брежневском народе.
Герой, прозрев, в угоду моде
пустил кораблик в интернет —
бумажный, сложенный из книжной
странички мысли неподвижной,
по ручейкам всемирных знаний,
по мути врак и всплескам брани
свой первый блог духовных благ.

Короче, стал он интернетчик,
освоив клавиши и мышь.
А там неважно, лыс ты, рыж,
постишься, пьянствуешь, торчишь,
машина или человечек.
Казалось бы, в сети всемирной
ты новым веком обнулён
и шёлк лоснящихся знамён
и рой раскрученных имён
не стоят больше дырки сырной…
И только если ты умён,
талантлив, будешь принят
в группу
таких же умниц и писак.
Но оказалось всё не так.
И обезличенную труппу
играют те же полутрупы
и полуфраки вечных врак.

Царь Борис, сошедши с трона,
удалился на покой,
не оставив даже клона,
он на всё махнул рукой.
Не бывает пусто место
в сердце древнего Кремля.
Хороши любые средства,
когда свита короля,
разыграв в угоду свету,
поднимает над собой,
чтобы солоно и сыто
золочёною судьбой
в тронном зале восхищаться,
кушать стерлядь, виски пить
и по грубой шерсти царства
ласковой рукой водить
и начёсывать с медведя
и плести умело нить
нефти, газа, леса, меди,
свитера для свиты вить.
Чем была эпоха прежде
лучше, хуже и добрей,
сном заковывая вежды,
пряча голых королей
за обманчивые позы,
за бессмысленную речь,
за счастливые прогнозы,
и дубинкой между плеч
обихаживая зрячих,
чтоб ни слова про враньё,
про попов и про подьячих,
про приклады и цевьё.

Пахнет русская свобода
горьким дымом и дождём,
перегарами народа
под трезвеющим вождём.
Русский дух не терпит силы,
исходящей исподволь.
Заменила водка вилы,
и соломенный король,
управляя государством,
не страшился ни штыка,
ни безумного бунтарства,
ни лихого языка.
Где захочет – там подрежет,
где заметит – подсечёт.
И живет роскошно нежить
там, где жизнь себя влачёт.

Есть у русских два секрета:
своя правда и душа.
Правда, спрятанная где-то,
и в кармане два шиша.
К этой правде не пробраться —
она держится в уме,
позволяя нам смеяться
даже по́ плечи в говне.
Что там плечи, аж по шею,
аж по верхнюю губу,
но об этом ни кощею,
ни соседям – ни гу-гу.
Только воры знали правду
и судили, как народ.
Но забыли воры клятву.
Мир блатной – и тот не тот.
Если кто стоял на старом,
снайпера косили враз.
Дело, стало быть, за малым —
душу выманить из нас.
С ней хлопот не оберёшься:
чин позорен, деньги – пыль.
Это вам ни дядя Мойша.
Русскому везде Сибирь.
Как же к этому предмету
подступиться, как изъять?
Подарить попу карету.
Лоно церкви обласкать.
Разрешить возить без пошлин
нефть, спиртное и табак.
И покончить с мрачным прошлым,
сделав доброй воли знак.

Рясы приняли с восторгом
новой власти благодать.
И, занявшись крупным торгом,
стали души вынимать
из-за спрятанных иконок,
из-под штопаных рубах,
разъясняя, кто подонок,
кто герой, кто злейший враг.
Здесь в подмогу телевизер,
чтобы выбор был у всех,
закружил мозги как миксер,
превращая совесть в смех.
Смехачи с попами вместе,
секс-меньшинства – в большинство.
Как бы вроде честь по чести —
равноправий торжество.
Воровской природы враки
да поповских ряс парча —
бутафорские казаки,
сторублёвая свеча.

Раньше в кухнях говорили
о злодеях при чинах.
Нынче – об автомобиле,
о квартире и деньгах.
Раньше люди ненароком,
попивая горький чай,
говорили о высоком
и о главном невзначай.
А теперь важнее нету
темы, чем «твоё – моё».
Я скажу вам по секрету —
лучше слушать вороньё.

Обнулили, обнулили,
обнулили до теней.
Больше нету «или – или».
Жизнь сделалась ясней.
На ладошках все дорожки
стали мелки и прямы.
Что гадать? У вашей кошки
путь мудрей и краше сны.

Наш герой стремился встретить
мир, который рисовал.
Но сейчас лишь смог заметить,
что опять попал в овал.
Web-пространство – та же лужа,
бредень, запуская в бред,
он вытаскивал наружу
то, чего в помине нет.
Мы же выдумали этот
совершенный, в общем, мир.
Оказалось, в недопетом
было слишком много дыр.
И они свои овалы, слив
в один большой пролом,
поглотили наши скалы,
наше небо, наш дурдом.
Мы придумывали это,
чтоб добрее, чтоб умней.
А в итоге злая смета
просто так прожитых дней.

Выпив крепкого две банки
и таблеток скушав горсть,
он стоял на полустанке
и смотрел, как слева злость
мчится встречному в лобешник,
и роняет мясо клён.
Ни небесных, ни подсвечных,
ни каких иных имен.
Только ветер, только ливень,
и уме́рших глаз белки
носят люди, только бивень,
бумерангом из руки
вырываясь, все эпохи
облетает, и опять
надо стать собой на вдохе
и на выдохе поймать
траектории овальной
безупречное кольцо…
Лес стоит как бы хрустальный…
И любимое лицо…
На столичном полустанке,
между голых площадей
он искал все те же танки,
тех же красных лошадей.
Женя, Женечка, Евгений,
не пугайся так стихий.
Ты же знаешь, ты же гений,
и тебе не страшен Вий.
Подойдя к прохожей даме:
– Дай-ка, дама, телефон, —
он звонил умершей маме
и смотрел забытый сон.
Полицейские скрутили,
врезав чувственно под дых,
записали, осудили.
«Рецидив. Повторный сдвиг.
В прошлый раз недолечили».
И отправили его,
чтоб таблетками кормили,
чтобы он ещё чего…