Оноэ Сайсю - Из японской поэзии

Куда исчезло вчерашнее пламя?
Куда подевался вчерашний город?

На рассвете из мглы проступают
незнакомые пейзажи.

Обугленные столбы — остов моего дома,
замерший в могильной скорби.

Поседевшие струны пианино
вперемешку с покореженными кусками железа.
Рухнувшая печная труба словно встала на колени.
Рядом с ней все еще пылают
в разверзшейся дьявольской пасти
книги на полках.

Книги горели всю ночь,
вздымая языки пламени к небу.
О, что же стало со всем этим сонмом слов?!
С бесчисленными мыслями,
что взлетают ворохами искр в воздух
и опадают хлопьями пепла?!

Книги все еще горят,
уподобляясь то распустившимся розам,
то разгневанным демонам.
Прогорая, они обращаются в белесую золу, в пепел,
который, кажется, все еще дышит.
В этом пепле скорбные песни,
слова, что хочет донести не угасшее пламя
из мертвого вчера в длящееся сегодня —
для той новой любви, которой дано зародиться…

На задворках в бедном безрадостном квартале
растет хилое, тонкое деревце.
Я взыскую любви.
Ищу девушку, несчастную душою, что меня полюбит.
Вижу руки ее,
что колышутся сейчас в зеленой древесной кроне.
Там, в вышине,
исходя нежностью, они дрожат от страсти
в жажде снискать мое ответное чувство.
Я прошу подаянья на отдаленной дороге.
Сердце мое, изголодавшись,
отдает сгнившей крапивой и тухлым мясом,
источая слезы.
Сердце, взыскующее любви, безнадежно устало.
Долгое одиночество тому виною.
Это щемящее чувство, бескрайнее, как море.
В кроне хилого деревца,
выросшего на скудной почве у обочины,
мелкие листочки на ветру трепещут.

Здесь на берегу трава не растет.
Какой же печальный берег!
Когда смотришь на волны,
кажется, что одна накрывает другую.
Белая вечерняя луна словно плывет меж волнами.
Я смотрю на сосны в безлюдных дюнах,
смотрю на птиц в небе, на корабли в море.
Долго-долго лежу, раскинув руки и ноги.
Взглядом пытаясь отыскать тень ушедшего счастья,
в даль морскую смотрю
по сколько ни зови, оно уже не вернется.

Издали повеял печальный аромат вишни.
Образуя сплошной покров, распростерлись ветви.
Ослепительно сияет над ними солнце.
Я живу в дальней комнате дома,
где окна плотно закрыты.
Каждый день ем овощи, рыбу, утятину, яйца.
Только, кажется, мясо и яйца слегка протухли —
или все-таки это дух от цветущих вишен?
Этот пряный дух лепестков, слегка сопревших…
Люди в этот час надевают шляпы,
выходят гулять на солнце.
Где-то там солнце ярко светит.
Я же так и сижу один в темной комнатушке,
устремляясь в думах к той пышной цветущей вишне,
к тем юнцам и девицам, что резвятся в горах и долах.
Ах, не там ли то, что зовется счастливой жизнью?
Ах, не там ли лучатся радостью лица?!
Там, под сенью вишен в цвету, наверно,
девушки танцуют.
Там, должно быть, мелькают в танце белые руки и ноги,
рукава одежд плывут по воздуху плавно,
там и сям звучат напевы, порой сливаясь.
Это пенье на празднике цветов — как свирель из вишни,
приглушенно звучит, навевая беспредельное унынье.
Прямо к сердцу подкатывают, набухают слезы.
Но какой же жизни взыскует мое слабосильное сердце
в этой комнате, где плотно затворены окна,
и на что устремлен мой взор? О чем проливаю слезы?
Из того прекрасного мира, где цветы повсюду,
аромат лепестков лежалых веет тоскою,
и уныньем сквозит напев вишневой свирели.

Не спрашивай у меня, кто я.
Имя — не более, чем имя.
Я у Лаоцзы [21]кое-что усвоил.
Поэты гэндайси
Лаоцзы сказал, что мир есть хаос,
эта явь — всего лишь наважденье.
Я присутствую, но меня нет с вами.
Меня нет, но я существую…

В темном море блуждает зеленоватый луч маяка.
Как ласково, нежно
он мерцает и плещется
всю ночь напролет на водной глади.

Он входит в мою ночь,
привнося новый смысл
в мои печали и желанья,
о которых не рассказать словами.

О печали и желанья! Эта нежность
в ночи, где все так бесплотно!
В моей ночи
всю ночь напролет
блуждает луч маяка зеленый.

Я вернулся домой.
Сверчки верещали близ дома.
Собираясь писать стихи,
достал бумагу,
вывел несколько строк и остановился.
Вдруг подумалось
обо всей прожитой жизни.
Голова закружилась,
нахлынуло странное чувство.
Сверчки верещали…