Владимир Маяковский - Хорошо!

Холод большой.
                           Зима здорова́.
Но блузы
               прилипли к потненьким.
Под блузой коммунисты.
                                        Грузят дрова.
На трудовом субботнике.
Мы не уйдем,
                      хотя
                              уйти
имеем
           все права.
В  н а ш и  вагоны,
                             на  н а ш е м  пути,
н а ш и
            грузим
                        дрова.
Можно
           уйти
                   часа в два,—
но  м ы —
                уйдем поздно.
Н а ш и м  товарищам
                                   н а ш и  дрова
нужны:
           товарищи мерзнут.
Работа трудна,
                        работа
                                   томит.
За нее
           никаких копеек.
Но  м ы
            работаем,
                            будто  м ы
делаем
            величайшую эпопею.
Мы будем работать,
                                 все стерпя,
чтоб жизнь,
                   колёса дней торопя,
бежала
            в железном марше
в  н а ш и х  вагонах,
                                 по  н а ш и м  степям,
в города
              промерзшие
                                  н а ш и.

«Дяденька,
                  что вы делаете тут,
столько
             больших дяде́й?»
— Что?
             Социализм:
                                свободный труд
свободно
               собравшихся людей.

Перед нашею
                 республикой
                                стоят богатые.
                                                Но как постичь ее?
И вопросам
                   разнедоуменным
                                               нет числа:
что это
           за нация такая
                                   «социалистичья»,
и что это за
                   «соци-
                              алистическое отечество»?
«Мы
        восторги ваши
                                понять бессильны.
Чем восторгаются?
                               Про что поют?
Какие такие
                   фрукты-апельсины
растут
           в большевицком вашем
                                                  раю?
Что вы знали,
                      кроме хлеба и воды,—
с трудом
               перебиваясь
                                    со дня на день?
Т а к о г о  отечества
                                  т а к о й  дым
разве уж
              н а с т о л ь к о  приятен?
За что вы
               идете,
                         если велят —
                                                «воюй»?
Можно
           быть
                   разорванным бо́мбищей,
можно
          умереть
                       за землю за  с в о ю,
но как
          умирать
                        за общую?
Приятно
              русскому
                             с русским обняться —
но у вас
             и имя
                       «Р о с с и я»
                                            утеряно.
Что это за
                 отечество
                                 у забывших об нации?
Какая нация у вас?
                               Коминтерина?
Жена,
          да квартира,
                              да счет текущий —
вот это —
                отечество,
                                 райские кущи.
Ради бы
              вот
                    такого отечества
мы понимали б
                         и смерть
                                        и молодечество».

Слушайте,
                 национальный трутень,—
день наш
               тем и хорош, что труден.
Эта песня
                песней будет
наших бед,
                  побед,
                             буден.

Политика —
                    проста.
                                Как воды глоток.
Понимают
                 ощерившие
                                    сытую пасть,
что если
              в Россиях
                               увязнет коготок,
всей
        буржуазной птичке —
                                           пропасть.
Из «сюртэ́ женера́ль»,
                                из «инте́ллидженс се́рвис»
«дефензивы»
                      и «сигуранцы»
выходит
              разная
                         сволочь и стерва,
шьет
         шинели
                      цвета серого,
бомбы
           кладет
                      в ранцы.
Набились в трюмы,
                               палубы обсели
на деньги
                вербовочного а́гентства.
В Новороссийск
                          плывут из Марселя,
из Дувра
               плывут к Архангельску.
С песней,
               с виски,
сыты по-свински.
Килями
             вскопаны
воды холодные.
Смотрят
              перископами
лодки подводные.
Плывут крейсера,
снаряды соря.
И
   миноносцы
с минами носятся.
А
    поверх
                всех
с пушками
                  чудовищной длинноты
сверх-
           дредноуты.
Разными
               газами
                           воняя гадко,
тучи
        пропеллерами выдрав,
с авиаматки
                    на авиаматку
пе-
    ре-
         пархивают «гидро».
Послал
            капитал
                         капитанов ученых.
Горло
          нащупали
                          и стискивают.
Ткнешься
                в Белое,
                             ткнешься
                                            в Черное,
в Каспийское,
                      в Балтийское,—
куда
        корабль
                     ни тычется,
конец
         катаниям.
Стоит
          морей владычица,
бульдожья
                 Британия.
Со всех концов
блокады кольцо
и пушки
             смотрят в лицо.
— Красным не нравится?!
                                          Им
                                                голодно?
Рыбкой
            наедитесь,
                              пойдя
                                        на дно.—
А кому
           на суше
                        грабить охота,
те
    с кораблей
                      сходили пехотой.
— На море потопим,
на суше
             потопаем.—
Чужими
              руками
                          жар гребя,
дым
       отечества
                       пускают
                                    пострелины —
выставляют
                    впереди
                                  одураченных ребят,
баронов
             и князей недорасстрелянных.

Могилы копайте,
гроба копите —
Юденича
               рати
прут
       на Питер.
В обозах
              е́ды вку́снятся,
консервы —
                   пуд.
Танков
           гусеницы
на Питер
              прут.
От севера
                идет
                        адмирал Колчак,
сибирский
                 хлеб
                         сапогом толча.
Рабочим на расстрел,
                                   поповнам на утехи,
с ним
         идут
                 голубые чехи.
Траншеи,
               машинами выбранные,
саперами
                Крым
                         перекопан,—
Врангель
               крупнокалиберными
орудует
             с Перекопа.
Любят
           полковников
                               сантиментальные леди.
Полковники
                   любят
                              поговорить на обеде.
— Я
       иду, мол
                      (прихлебывает виски),
а на меня
                десяток
                             чудовищ
                                            большевицких.
Раз — одного,
                       другого —
                                        ррраз,—
кстати,
           как дэнди,
                           и девушку спас.—
Леди,
         спросите
                        у мерина сивого —
он
    как Мурманск
                          разизнасиловал.
Спросите,
                как —
Двина-река,
кровью
           крашенная,
трупы
          вы́тая,
с кладью
              страшною
шла
       в Ледовитый.
Как храбрецы
                      расстреливали кучей
коммуниста
                   одного,
                               да и тот скручен.
Как офицера́
                     его
                          величества
бежали
            от выстрелов,
                                   берег вычистя.
Как над серыми
                          хатами
                                      огненные перья
и руки
           холёные
                         туго
                                у горл.
Но…
        «итс э лонг уэй
                                 ту Типерери,
итс э лонг уэй
                       ту го!»
На первую
                 республику
                                    рабочих и крестьян,
сверкая
             выстрелами,
                                  штыками блестя,
гнали
         армии,
                    флоты катили
богатые мира,
                       и эти
                                и те…
Будьте вы прокляты,
                           прогнившие
                                   королевства и демократии,
со своими
                подмоченными
                                    «фратэрнитэ́» и «эгалитэ́»!
Свинцовый
                   льется
                               на нас
                                         кипяток.
Одни мы —
                   и спрятаться негде.
«Янки
          дудль
                    кип ит об,
Янки дудль дэнди».
Посреди
              винтовок
                             и орудий голосища
Москва —
                островком,
                                 и мы на островке.
Мы —
          голодные,
                          мы —
                                    нищие,
с Лениным в башке
                                и с наганом в руке.