Юрий Нестеренко - Стихи (2)

Когда затихают норы, и день обрывает бег,
И звезды глядят на горы, одетые в синий снег,
Когтями ветвей торчащих деревья грозят луне,
И я выхожу из чащи, ступая по целине.

И мне прикрывает спину заснеженный склон горы,
Внизу подо мной — долина, овчарни и конуры,
Все то, что необходимо двуногим: за срубом сруб,
И запах тепла и дыма сочится из дальних труб.

Вверху надо мной, в чащобе, в сплетенье густых теней,
В сырой земляной утробе, укрытой среди корней,
Оставившее на время за самок и дичь бои,
Спит серое злое племя, сородичи спят мои.

Что ж, грейте друг друга, братцы, в неласковый час зимы,
Но стоит троим собраться, чтоб «я» заменить на «мы» —
Защиты ли ради, корма, но всюду и навсегда
Лишь две существуют формы: есть стаи и есть стада.

Живой, как оно ни странно, есть просто будущий труп;
Возьмем, например, барана: шашлык, одетый в тулуп.
Однако, покуда с мехом не врозь еще потроха,
Жизнь стадной овцы, смех смехом, по-своему неплоха:

Пасись себе на просторе, не думая ни о чем,
Не знай, что защитник вскоре окажется палачом,
Зато он такой могучий, зато он хранит от бед,
На всякий несчастный случай готов у него ответ.

Под теплою кровлей хлева покойся в ненастный день,
Хоть вправо беги, хоть влево — докуда ведет плетень,
А лучше — беги туда же, куда впереди овца,
Собой украшай пейзажи и многим смягчай сердца.

Природа, однако, толком не может свести концы:
Бывает, рожденный волком имеет душу овцы.
Бывают и те, кто шкуру курчавую для игры
На волчью свою фигуру напялил лишь до поры.

Задумывал притвориться, стерпеть и собак, и ложь,
До времени покориться, но время пришло — и что ж?
Коварный сюрприз натуры не ведающим о том —
Опасность овечьей шкуры, срастающейся с хребтом!

А стая… Что значит стая? Исследуем без прикрас.
Мораль у нее простая — не с нами, так против нас.
И сила в ней есть, и твердость, и ровная поступь лап.
О стайная эта гордость! Пусть даже ты мал и слаб —

Ты наш, ты собрат, ты воин, ты вставший плечом к плечу!
Не можешь быть недоволен, без права на «не хочу».
Не пес, не пастух, не случай, но, свой до концов клыков,
Командует стаей лучший из лучших ее волков.

Верны и надежны фланги, едины порыв и пыл,
Однако, чем выше в ранге, тем хуже прикрыт твой тыл:
В семье малыши игривы, а в стае они молчат,
Но сверлят седой загривок шальные глаза волчат,

И нет вожаку пощады, когда промахнется он!
Ведь стая — она не стадо, щадить — не ее закон.
Но с детства я выбрал тропку от общей тропы вдали,
И мне задавали трепку, но выправить не могли.

«Ах, как это все некстати!» — вздыхает моя родня,
Но я не желаю — в стаде. И стая — не для меня.
Но я не желаю власти — своей или над собой,
Мне чужды восторги части, сливающейся с толпой.

Не часть и не половина — я целый, и в этом суть!
Мне горы прикроют спину, мне звезды укажут путь.
И я выхожу из круга, и я удаляюсь прочь.
Одна у меня подруга — холодная злая ночь.

Одна у меня морока — достойно встречать зарю.
Одна у меня дорога — которую сам торю.

2003

О северо-запад Империи бьется волна.
С упорством отчаянья снова и снова устало
Разбитое тело свое собирает она
И падает голою грудью на острые скалы,

И брызги, как мошки, летят на огонь маяка,
Чтоб вновь возвратиться к холодной ярящейся пене.
Маяк есть подобие свечки в руке старика,
Который внутри его мерит витками ступени,

Неспешно, но верно по лестнице двигаясь вверх,
И капает воск на ступень, как слеза из глазницы.
Смотритель одной из морских несменяемых вех,
Артритный морщинистый сторож имперской границы,

Однако, не плачет: довольно соленой воды
Внизу, где грохочет осенних штормов канонада!
Империя скупо платила ему за труды,
Однако платила исправно — а что еще надо? —

Все эти, не сбиться бы, сорок без малого лет…
И он ей исправно служил, не заботясь вопросом,
Кому предназначен его еженощный привет,
Горящий во мраке над стылым скалистым откосом?

Судам? Но какие же в этих краях корабли?
Тем более — в бурю? Ну разве — незримые глазу…
По крайности, па́руса в этой свинцовой дали
За все эти годы он так и не видел ни разу.

Богам или звездам? Но ватные панцири туч
От дольней докуки небесный покой охраняют.
И шарит в тумане по локоть блуждающий луч,
И свечи прозрачную кровь на ступени роняют

Вернее всего, потому лишь, что быть маяку
Столичный чиновник велел, не бывавший здесь сроду.
Смотритель немногое видел на долгом веку —
Лишь ветер, да скалы, да темно-соленую воду.

Что было до этого — сам уже помнит с трудом:
Какое-то лето, гербы, и мундиры, и флаги,
Кареты, ливреи, огнями сияющий дом,
Какие-то речи и клятвы, соратники, шпаги,

Конвой, коридор, каземат, кандалы, голоса,
Бессонная ночь, эшафот возле окон острога,
Пакет. «Вам предписано в двадцать четыре часа…»
Простая одежда, брусчатка, повозка, дорога…

А после — маяк. Он не ропщет. Не худший удел,
Не повод отнюдь от тоски повредиться в рассудке.
Покой. Свежий воздух. Безлюдье. Всего-то и дел —
По лестнице вверх подниматься два раза за сутки,

Огонь зажигать ввечеру и гасить поутру,
Раз в месяц в подсвечник прилаживать новую свечку,
Рубашку сушить на промозглом ноябрьском ветру,
Плавник собирать и топить самодельную печку,

Смотреть, как порою, пробившись сквозь тучи, луна
Разбрызгает ртуть по морщинистой шкуре залива,
Да слушать, как снизу с Империей бьется волна.
Империя очень прочна. Но волна терпелива.

2003

Пахнет жареной кошкой
Чебуречный ларек.
Сверху сыплется крошкой
Замерзающий смог.

Краснощекие лица
Оживленно тупы.
Добрый вечер, столица
Дыроглазой толпы,

Что клубится роями
Из загона в загон…
Это вам не Майами.
Это даже не Бонн.

Береги свои гланды —
Здесь куда холодней.
Как безвкусны гирлянды
Одноцветных огней!

Эти глупые лампы
На бетонных столбах —
Словно круглые штампы
На безмысленных лбах,

Там, где в битве с мозгами
Победил алкоголь…
Лед и слизь под ногами,
Жидко хлюпает соль.

Пес издох под витриной,
В пене мерзлая пасть.
Дух от шуб нафталинный —
Как же шубам пропасть?

Мат и смрад сигаретный,
Пивоводочный пар.
Некто «чисто конкретный»
Джипом мнет тротуар.

Рядом нищие бабки
С кипой порногазет.
Небо с запахом тряпки.
Что ни двор, то клозет.

У распухших помоек
Зря рекламы горят —
Стенам серых построек
Чужд заморский наряд.

Это точно не Ницца,
Не Мадрид, не Пари,
С новым годом, столица,
Черт тебя побери!

С новым звоном бутылок,
С новой грязью со льдом,
С новой пулей в затылок,
С новой бомбой под дом,

С новым мылом с экрана,
С новым соло совка,
С новым сроком тирана,
С новым сроком з/к,

С новой блажью вельможной,
С новой ложью в глаза,
С новой фразой несложной
Тем, кто заново «за»!

С новой плетью, холопы,
С новой лестью, паши,
С новым мясом, окопы,
С новой ломкой, гроши,

С новым званьем, пустышки,
С новым цирком, суды!
С каждым годом мартышки
Входят в моду труды…

Под замученной елью
Льется пена вина.
Завтра снова с похмелья
Пробудится страна.

И опять повторится
Весь навязчивый бред…
С новым старым, столица!
Пой, казенный клеврет!

Тем же жалким процентам,
Что не чтут божества,
Азиатским акцентом
Отплатила Москва.

Даже если в ОВИРе
Проводят по уму,
Встретят в тамошнем мире
По клейму твоему.

Есть ли выход на свете
В долготе, в мерзлоте?
В Шереметьево — эти,
На Ваганьково — те.

Тем, кто в качестве трупа
Погружен глубоко,
Позавидовать глупо,
Но понять их легко.

Fare thee well, эмигранты
В дальний край пустоты!
Это били куранты.
Это были кранты.

31 декабря 2003 г.