Юрий Нестеренко - Стихи (2)

Ноябрь, тоска и скука.
Вторые сутки льет.
Беременная сука
Из мутной лужи пьет.

Сосцы ее отвислы,
С хвоста ее течет,
Не надобно ей смысла,
Не ведом ей расчет.

Бездомная бродяга,
Была бы ты умней…
Зачем тебе бодяга
Убогих этих дней?

Безвыигрышная мука
Да вкус гнилых костей…
И как ты можешь, сука,
Впускать сюда детей?

Тот мир им станет домом,
Где вскоре, вой не вой,
Похмельный дворник ломом
Хребет сломает твой,

Иль твой собрат дворовый
В помоечной борьбе,
Как более здоровый,
Прокусит бок тебе.

У мусорного бака,
Примерзшая ко льду,
Издохнешь, как собака,
В недальнем уж году.

Брезгливо чьи-то ноги
Тебя перешагнут…
Не проще ль до дороги
Дойти за пять минут?

Тяжелые колеса,
Удар — и тишина…
Проклятые вопросы
Решаются сполна.

Чтоб вырваться из круга,
Не сыщешь лучше дня…
Но глупая зверюга
Не слушает меня.

Не думает, что лучше —
Лакает языком,
Как будто вместо лужи
Тут миска с молоком.

Косит на всякий случай,
Слегка напряжена…
Для жизни этой сучьей
Она и рождена.

Вот, вроде, нет на свете
Презренней существа,
Но знают сучьи дети —
Во всем она права!

В нелепой этой давке,
Где разум на мели,
Помоечные шавки —
Хозяева Земли!

Ученый, ты в науке
Прокладываешь путь,
Но не оценят суки
Твоих открытий суть.

И что тебе, писатель,
Ум, гордость и краса?
Иди корми, приятель,
Помоечного пса!

Страницы книг листая
И слушая эфир,
Мы чуем запах стаи,
Заполонившей мир.

Они не сдохнут сами —
Щенков легко рожать,
Последней битвы с псами
Едва ли избежать.

Промедлим — будет хуже,
Отсрочки не продлят…
Ноябрь. Ненастье. Лужи.
Голодный сучий взгляд.

2003

До чего унылая земля!
Тянутся на всем пути поездки
Бурые раскисшие поля,
Серые сырые перелески.

Вместо неба — тусклая тоска,
В лужах отраженная стократно.
Оттого-то песня ямщика
Здесь всегда длинна и безотрадна.

Наш шофер, конечно, не ямщик —
Громыхает радио в кабине,
Девка безголосая пищит
Под мотив, рожденный на чужбине.

Может, в пестроте Майами Бич
И возможны песни в этом духе,
Здесь же этот музыкальный кич —
Словно миниюбка на старухе.

Бочаги, овраги, пустыри…
Мысли вязнут в мутной дребедени.
Солнца нет, и, словно упыри,
Люди не отбрасывают тени.

Стылый ветер да вороний грай,
Села — полумертвые, нагие…
Неужели гиблый этот край
В ком-то будит чувство ностальгии?

Где-то там, в Майами, в кабаке,
На потеху пьяным отморозкам
Толстый хмырь на русском языке
Врет, как он тоскует по березкам.

Врет ли? Вряд ли. Вот они во мгле —
Словно кости, что белеют рядом,
Но родившийся на сей земле
Навсегда отравлен трупным ядом.

Даже там, про здесь не говоря,
Не сбежит от качеств, им несомых.
Вечное дыханье ноября.
Холод, закрепленный в хромосомах.

Едем, едем… час ли, два ли, три? —
Та же грязь, и та же хмарь над нею…
Что б ни утверждали словари,
Версты миль значительно длиннее.

Да и есть ли им вообще конец,
Или цифры ничего не значат,
И отсюда ни один гонец
Никуда вовеки не доскачет?

Тишь да глушь, бурьян да лебеда,
Неизменность древнего канона…
Русь, куда несешься? Никуда.
Не страна — апория Зенона.

Внешняя иллюзия пути,
А на деле — сотни лет на месте.
Навье царство. Омут. Не уйти
От самим себе извечной мести.

Русь — тысячелетний страшный сон,
Зря, шофер, ты давишь на педали.
Тени что-то шепчут в унисон,
Пропадая в выморочной дали…

Всё мы едем, едем… Где? Когда?
Кто маршрутом нашим озабочен?
Лишь туман, да ржавая вода,
Да бурьян вдоль глинистых обочин…

2003

Робин Гуд истpебляет оленей в лесу коpоля,
А шеpиф Ноттингемский с гостями сидит на пиpу,
Кpестоносцев согpела в могилах Святая Земля,
А законный монаpх, как всегда, не спешит ко двоpу.

Ричаpд Львиное Cеpдце — солдат, его дело — война,
А дела госудаpства — ведь это такая тоска…
Пусть в анаpхии и беззаконии вязнет стpана,
Но зато отвоевана тысяча акpов песка.

В окpужении стягов и львиных оскаленных моpд
Хpистианское pыцаpство снова идет воевать,
И, пока в Палестине сpажается доблестный лоpд,
Робин Гуд с благоpодною леди ложится в кpовать.

Чеpез Шеpвудский лес опасаются ездить купцы,
Сбоp налогов наpушен, и стpах пpед законом исчез —
Все пути стеpегут Робин Гуд и его молодцы,
Всех пpеступников скpоет зелеными кpонами лес.

Только к каждому дубу в лесу не пpиставишь солдат,
И с pазбойничьей шайкой не бьются в откpытом бою;
Лоpд шеpиф, может быть, и не любит коваpных засад,
Но он должен исполнить, как следует, службу свою.

Робин Гуд — бpаконьеp и гpабитель, и значит, геpой,
А шеpиф защищает закон, потому и злодей,
Но он знает, что худшие беды бывают поpой
Из-за искpенне веpящих в лучшую долю людей.

А когда опускается сумpак на Шеpвудский лес,
Лоpд шеpиф наливает в сеpебpяный кубок вина,
Наблюдая, как с темных, затянутых дымкой небес
Озаpяет Бpитанию пpизpачным светом луна.

Пусть ноpманнский закон не особенно и спpаведлив,
Но искать спpаведливость на свете — бессмысленный тpуд,
И все новые хитpости изобpетает шеpиф,
И готовится вновь ускользнуть из силков Робин Гуд…

А над Ноттингемшиpом стpуится белесый туман,
Словно пpизpак гpядущей эпохи встает за окном,
Где к согласью пpидут, наконец, англосакс и ноpманн,
И пpолитая кpовь обеpнется веселым вином.

Вспомнят люди и шайку, и Робина, их главаpя,
Вспомнят лоpда шеpифа, и он не избегнет хулы,
Но никто не помянет оленей, загубленных зpя,
Ставших пpобною целью для меткой геpойской стpелы…

1994

Когда твоя нация сгинет в кровавом чаду,
Когда твои дети умрут от холеры и тифа,
Когда, отзвучав напоследок в предсмертном бреду,
Затихнут нехитрые лозунги пошлого мифа,

И будут музеи разгромлены пьяной толпой,
И книги пойдут на растопку в последнюю зиму,
Однако не смогут согреть, ибо будет скупой
Отдача тепла от идей, достающихся дыму,

Когда мародеры, герои, борцы, палачи,
Романтики, скептики, шлюхи, церковники, воры,
Студенты, торговцы, артисты, поэты, врачи,
Рабочие, клерки, защитники и прокуроры,

Когда привередливый, скучный, веселый и злой,
Безжалостный, глупый, коварный, холодный и страстный —
И с ними их ценности — станут гнильем и золой,
И тем завершится борьба, оказавшись напрасной —

Останется город, хитиновый экзоскелет,
Изрезанный шрамами улиц, осыпанный рванью
Последних газет и плакатов, единственный след,
Оставленный мясом, и кровью, и мышечной тканью —

Всем тем, чем для города некогда были они,
Его обитатели, дети твои и собратья,
Которые строили планы на дальние дни,
О самых ближайших совсем не имея понятья.

Огонь уничтожит иные деянья людей,
Уйдут даже кошки и крысы, почувствовав голод,
И фильмы, и мысли ученых, и речи вождей,
И все остальное — погибнет. Останется город.

Он будет лежать, погружаясь в земную кору,
Ржавея железом, крошась-осыпаясь бетоном,
Слепой и безмолвный. И лишь иногда на ветру
Оконная рама откликнется старческим стоном.

И будет расти на балконах и крышах трава,
И мягкий лишайник заменит ковры в кабинетах —
Все это, вообще-то, случалось не раз и не два
В различных эпохах и странах, на разных планетах.

И, может, такой результат и является тем
Единственным смыслом, который так долго искали
Жрецы философских идей, социальных систем
И прочих иллюзий, что прежде так ярко сверкали.

И люди нужны лишь затем, чтобы кануть во тьму,
Оставив планете свой город, свой каменный остов…
Так участь полипов совсем безразлична тому,
Кто смотрит в закатных лучах на коралловый остров.

1998