Джон Китс - Поэмы
И, утомленный долгим промедленьем,
Гиперион, до сей поры не знавший
О горечи сомнений и утрат,
Упал в тоске на ложе облаков,
Плывущих над границей дня и ночи,
И горестно застыл в мерцанье звезд,
Взирающих печальными глазами
На бога Солнца. Небеса грустили.
Вдруг голос из вселенского пространства
Торжественно и глухо прозвучал:
"Наисветлейший из моих потомков,
Дитя Земли и порожденье Неба,
Блистательная совокупность тайн,
Чья сущность непостижна даже силам,
Тебя создавшим, непостижна мне,
Который был началом бытия
И все постиг - помимо новых форм,
Распространившихся по всей вселенной
И давших жизнь зачаткам новой жизни:
Тебе, мой светлый отпрыск, и твоим
Сородичам - Титанам и Богиням!
Дивясь, следил я за любым движеньем,
За каждым вашим шагом... Но теперь
Что вижу я? Раздор и поруганье,
Сын на отца восстал, отец - на сына,
Сатурн низвергнут! Неужели это
И твой удел?.. Как он ко мне взывал,
Вздымая руки к небу! Я ж укрылся
В глухих тяжелых тучах, чтоб не слышать,
Не видеть, как божественные чада
Вдруг стали не похожи на богов!
Вы, кто назначен править этим миром
Торжественно и непоколебимо,
Не ведая волнений и тревог,
Подвластны ныне стали низким чувствам,
Мрачащим души смертных: страху, злобе,
Надежде, гневу, ярости - страстям!
Вот в чем беда, вот истинное горе,
Печальный знак распада и паденья!
Но ты, мой отпрыск, сможешь побороть
Губительную тяжесть обстоятельств:
Ведь ты же бог! Ты противопоставишь
Могуществу могущество. Вперед!
Я - только голос. Я - волна и ветер
И властен лишь над ветром и волной,
Ты ж облечен величественной плотью,
Тебе дана стремительная мощь.
Перехвати стрелу, едва она
Взлетит своей разящею дорогой
Под пенье тетивы! Ступай туда,
Где мучится Сатурн, спеши на землю!
Я стану нянькой солнцу твоему,
Я прослежу за сменой дня и ночи".
Еще на середине этой речи
Гиперион воспрял и к сонму звезд
Возвел ошеломленные зеницы.
Слова умолкли. Он же все взирал
На терпеливый ясный свет созвездий...
Затем отвел разверстые глаза
От звездной вышины, вздохнул всей грудью
И устремился с берега небес
В бездонную кромешную пучину.
КНИГА ВТОРАЯ
Затрепетали Времени крыла.
Гиперион легко пронзал пространство,
А той порою Тейя и Сатурн
Добрались до убежища, где скрылись
Титаны и Кибела. В этот край
Не проникала даже искра света,
Чтобы слезу преобразить в алмаз;
Здесь стонов слышно не было, хотя
Никто и не пытался скрыть стенаний
Но грохот водопадов, ниспадавших
Неведомо откуда и куда,
Все заглушал. Как в страшном сне, утесы
Угрюмо громоздились друг на друга
И лоб ко лбу сходились наконец,
Перекрывая низким мрачным сводом
Прибежище несчастий и скорбей.
Титаны восседали не на тронах
На жестком камне, на сырой земле.
Здесь собрались не все - иные были
В узилище низвергнуты, другие
Потерянно скитались здесь и там.
Где Бриарей, Долор, Порфирион,
Кой, Гий, Тифон и многие другие,
Те, кто исполнен был могучих сил?
Их новая обитель - царство тьмы:
Там ни дыханья нету, ни движенья,
Там судорогой мышцы сведены,
И лишь сердца еще способны биться,
С хрипением и бульканьем гоня
Кроваво-красный ток по сжатым жилам...
Где Мнемозина? Путь ее сокрыт
От наших взоров; Шеба где-то бродит,
Навеки утеряв свою Луну...
И все же здесь, куда пришел Сатурн,
Немало славных собралось Титанов
Когда-то славных; лишь подобье жизни
Они теперь являли, а не жизнь.
Как валуны на капище друидском,
На вересковой пустоши безлюдной,
Где свод алтарный - сумрачное небо
Ноябрьским изливается дождем,
Они окаменели и друг друга
Как будто не хотели замечать.
Вот Крий; неподалеку - булава,
Еще недавно грозное оружье:
Ребристый скол утеса повествует
О всекрушащей ярости Титана
И об изнеможении его.
Вот Иапет, сжимающий змею.
Свисает жало из змеиной пасти;
Змея погибла раньше, чем смогла
Яд изрыгнуть и обезглавить Зевса.
Вот Коттус: подбородок задран вверх,
Затылок припечатан к острой глыбе,
Рот приоткрыт, но скован немотой.
Глаза же вопиют о страшной боли.
Вот Азия, дитя Земли и Кафа.
Какие муки претерпела мать,
Ее, в отца огромную, рожая!
Зато теперь у Азии в глазах
Светилось не отчаянье, но знанье
Грядущего величия; она
Пророчески сквозь время прозревала
Возвышенные храмы и дворцы
В прибрежных рощах Оксуса и Ганга.
На якорь опирается Надежда;
Так Азия стояла, опершись
На выгнутый дугой слоновий бивень.
Чуть выше, распластавшись в полумраке,
На локте приподнялся Энкелад,
Когда-то добро душно-безмятежный,
Как на лугу пасущийся бычок,
А ныне полный кровожадных планов,
Как лев иль тигр; он продолжал войну
Пусть только в мыслях, - он швырял утесы,
И все враги пугливо разбегались,
Подобные пичугам и зверькам...
Кто был еще в убежище? Атлас,
Фемида и отец Эхидны, Форкис;
Тефиде на колени головою
Климена, плача, пала; Океан
Ласкал ее растрепанные кудри;
Богиня Опс под темным покрывалом
Лицо скрывала - так скрывает ночь
Во тьме деревья... Кто еще там был?
Не перечислишь всех: ведь если муза
Расправила под свежим ветром крылья,
Что может задержать ее полет?
Настало время песни о Сатурне.
За шагом шаг по острым скользким скалам
Он движется с уступа на уступ
За Тейей вслед, - из пропасти страданья
Он к пропасти страданья держит путь...
И вот пришли. Две тени возле входа.
Простерла руки первая из них
К прибежищу богов, и на вторую
Взор быстрый обратила. О Сатурн!
Какая буря на его лице!
Какая битва! Горе, страх, надежда,
И угрызенья совести, и гнев
Смешалось все на атом поле брани.
Но бренность бытия не победить,
Так решено всесильною Судьбою...
И, в сторону от входа отойдя,
Вперед Сатурна Тейя пропустила:
Поверженный, к поверженным спеши!
Кто знал несчастья, знает, что они
Вдвойне сильней охватывают душу
При входе в дом, где воцарилась скорбь.
Сатурн вошел - и смертная тоска
Его сковала. Он едва стоял.
Но встретившись со взором Энкелада,
Горящим жаждой битвы и возмездья,
Сатурн воспрял и громко возгласил:
"Титаны, вот ваш бог!" Ему ответом
Был горький стон - но нет, не только он:
Кто громко зарыдал, кто встал с поклоном;
Богиня Опс, откинув покрывало,
Открыла изнуренное лицо.
Шум не стихал - так глухо ропщут сосны
Под зимним ветром. Руку приподняв,
Дал знак Сатурн, что хочет говорить,
Облечь покровом слова остов мысли...
Под зимним ветром глухо пророптав,
Немеют сосны - и уже ни звука
Не раздается. Здесь же полувнятный
И неопределенный смутный гул
Сменился твердым голосом Сатурна,
Органно охватившим все и вся,
Заставившим серебряно звенеть
Застывший воздух: "Ни в своей груди,
Где истина сокрыта и спасенье,
Ни в тайных знаках книги первых дней,
Которую Уран для нас похитил
У вечной тьмы, когда ее волна
Была уже готова унести
Сокровищницу первозданных знаний
В кромешный мрак, - о да, и в этой книге,
Служившей мне подножьем, пусть непрочным,
Не отыскал я подлинных причин
Мучительного вашего паденья.
В первоначальной книге бытия
Есть символы и предзнаменованья,
Есть объясненье четырех стихий:
Они - земля, вода, огонь и воздух
Всегда в борьбе: то каждый за себя,
То все на одного, то пара с парой;
Пронзает воздух молния огнем,
И в тот же миг вода потоком ливня
Огонь и воздух втаптывает в землю,
И серный дух окутывает все...
Но даже описанье этих распрей
Меж воздухом, огнем, водой, землею
Не приоткрыло мне печальной тайны
Случившегося с вами. - Почему?!
Как можно вам, богам перворожденным,
Могучим, осязаемым и зримым,
Склоняться перед теми, кто слабей?
Но вы побеждены! Но вы разбиты!
Унижены! Одно скажу: вы - здесь!
Так как мне быть? Я говорю: "Воспряньте!",
Ответом стон. "Смиритесь!" - снова стон.
О Небо! О возлюбленный родитель!
Титаны! Неужели схлынет гнев?
Я жду ответа, ибо это ухо
Изголодалось. Мудрый Океан,
Твое лицо являет отпечаток
Глубин бездонных. Слушаем тебя!"
Сатурн умолк. А бог морских пучин,
Извлекший мудрость не из рощ афинских,
Но из подводных бездн, заговорил.
Речь то лилась спокойною струею,
То взвихривалась пеною бурунной;
