Джон Китс - Поэмы
То взвихривалась пеною бурунной;
Подрагивали волосы его,
Лишенные привычной влаги. "Братья!
Умерьте гнев - он только множит скорбь.
Доверьтесь мне, послушайте меня,
И вы найдете сладость в пораженье.
Простой закон Природы нас сразил,
А не грома, не Зевс и не стихии,
Всю суть которых ты познал, Сатурн.
Ты мудр и горд, тебе не сыщешь равных,
И именно поэтому дорогу
Бесспорных истин ты сыскать не в силах:
Величье порождает слепоту.
Ты первый среди нас, но ты не первый,
Кто правит миром; значит, не тебе
Быть и последним - это невозможно.
Ты не начало мира, ты конец.
В начале были только Тьма и Хаос.
Потом явился Свет, и началось
Чудесное кипенье, вызреванье,
Броженье и смешенье вещества.
И лишь потом настало время жизни,
И Свет, излившись, оплодотворил
Бескрайние просторы всей вселенной.
Распространяя дивные лучи
Как внутрь, так и вовне, и появились
Земля и Небо, чтобы нас зачать
Богов, владык, властителей - Титанов!
Теперь познайте истину, и пусть
Она горька - стерпите эту горечь,
Поскольку сила подлинная в том,
Чтоб принимать спокойно и достойно
Все то, что мы не в силах изменить.
Земля и Небо много совершенней,
Чем Тьма и Хаос; Небо и Земля,
Нас породив, и сами поразились
Чеканности природных наших форм,
Товариществу нашему, свободе,
Уменью рассуждать и делать выбор
Мы были совершенней, чем они!
Мы были лучше! Так и нам на смену
Теперь приходят те, кто лучше нас,
Их власть сильней, их красота прекрасней!
Они всего лишь наше порожденье?
Но ведь и мы лишь порожденье Тьмы
И Хаоса... ответьте, разве почва,
Вскормившая вечнозеленый лес,
Грозится в гневе уничтожить зелень
Из-за того лишь, что сама черна?
И разве лес враждует с голубями,
Воркующими на его ветвях:
Зачем, мол, я бескрыл, а вы крылаты?
Мы - этот лес. Но нет, не голубей
Взрастили мы, а мощных златоперых,
Царящих над вершинами орлов;
Они царят, ибо таков закон,
И правит нашим миром совершенство!
Таков закон. Когда-нибудь орлы
И сами возопят от горькой муки,
Постигнув, что его не обойти...
Вы видели владыку молодого,
Занявшего мой трон? О юный бог,
Рукою мощной впрягший в колесницу
Крылатые творения свои
И мчащийся средь вспененных бурунов,
Летящий по спокойной глади вод!
Вы видели его глаза? Я видел.
Я видел - и поэтому "прости"
Сказал навек потерянной державе,
И все простил, и поспешил сюда,
Чтоб разделить судьбу своих собратьев
И убедить их: если горе - правда,
То в этой правде наше исцеленье".
Сгустилась тишина. И нам ли знать,
Что этому причиной - мудрость речи
Или презренье к мудрости ее?
Молчали все, и лишь одна Климена
Нежнейшая, слабейшая из них
Чуть шевеля дрожащими губами,
Ввысь устремляя влажные глаза,
Ответила... Но это не ответ,
А жалоба печальная была.
"Отец, неискушенная в словах,
Я выскажу по простоте душевной
Что на сердце лежит: она ушла,
Былая радость, скорбь проникла в души
И, кажется, навечно. И ничем
Я ни себе, ни вам помочь не в силах
Для этого нужна иная мощь.
Я только расскажу, как убедилась,
Что все былое - навсегда в былом.
Представьте берег моря. Аромат
Цветов, деревьев, неги и покоя,
И так же счастьем преисполнен мир,
Как сердце преисполнено печалью.
Мне захотелось выразить ее,
В мелодии излить терзанья духа
Я раковину подняла с песка
И полуотворенный лабиринт
Дыханием своим одушевила.
Ответствовала раковина песней
Последней нашей песней! Ибо вдруг
Пришел моей мелодии навстречу
Иной напев с морского островка,
Исполненный гармонии такой,
Какую мы доселе не слыхали.
Я раковину выронила. Море
Ее водой наполнило по край,
Как душу мне наполнили до края
Чарующие звуки с островка.
О, эти звуки! Жизнь и смерть в объятьях,
Полет жемчужин с рассеченной нити,
Взлетающий с оливы голубок,
Не перьями, но пеньем окрыленный...
О, эти трели! Горе и восторг
Во мне боролись. Горе победило.
Мой слух изнемогал от наслажденья
И от страданья. Чтоб не обезуметь,
Ладони приложила я к ушам,
Но голос мелодичней дивной песни
Преодолел непрочную преграду:
"О светозарный юный Аполлон!"
Я бросилась бежать - но тот же голос
Бежал за мною следом: "Аполлон!"
Какая мука! Если знали вы,
Отец и братья, равную по силе,
И если ты испытывал, Сатурн,
Подобный ужас, то за эту речь
Никто не станет на меня сердиться.
Я облегчила ею боль свою..."
Ее слова лились, как ручеек,
Текущий боязливо и неспешно,
Чтоб отдалить страшащее его
Свиданье с грозным морем. Но нельзя
Ручью избегнуть этого слиянья;
И речь Климены вдруг оборвалась
И растворилась, словно в шумных водах,
В буреподобном гневе Энкелада,
Грохочущем, подобно волнам в рифах.
Он возлежал, как прежде, опершись
На локоть, из холодного презренья
Не поднимаясь на ноги: "И дальше
Мы будем слушать горе-мудреца
И глупую малышку?! Ни удары
Исподтишка, ни молнии в руках
Мальчишки-Зевса, ни крушенье мира
Меня в такой не повергали гнев,
Как эти усыпительные речи.
Проснитесь же, Титаны, возопите!
Проститься ли коварному врагу
Его нелепый юношеский гонор?
Иль ты забыл, притворщик-Океан,
Как жгуче плакал, потеряв державу?
О, наконец вас всколыхнула месть!
А я-то думал, вы неисправимы,
Но вот теперь я вижу сотни глаз,
Безгласно возглашающих: "Отмщенье!"
Он поднялся во весь гигантский рост,
Теперь вы стали пламенем - так жгите!
Спалите искупительным огнем
Гнездо врага, и пусть спесивый Зевс
Сторицею оплатит злодеянья!
К смиренью призывал нас Океан.
С потерей власти можно бы смириться,
Но как забыть покой прошедших дней,
Когда весь мир благоговейно ждал
Любого взора нашего и слова?
Мы не умели хмуриться тогда.
Теперь умеем - так нахмурьте брови!
Нам был неведом сладкий вкус побед
Мы никогда не бились за победу,
Узнаем этот вкус! Тому порукой
Гиперион - ведь он еще не свергнут,
Он светит в небе... Он сверкает здесь!"
В тот миг, когда слетело это имя
С уст Энкелада к гребням мрачных гор,
Лицо Титана чудно озарилось
Внезапным светом - разъяренный лик
Среди других таких же разъяренных
И тем же озарившихся огнем.
Но ярче всех был освещен Сатурн.
Его седые локоны белели
Бурунами под килем корабля,
Входящего в полуночную бухту.
Свет разгорался, ширился и рос
И заливал сполохами восхода
Вершины круч, глубины пропастей,
Расщелины, пещеры и провалы,
И водопады, и изломы скал,
Весь мрачный край забвенья и страданья,
Не столь угрюмый в скорбной темноте,
Как под лучами утреннего света.
Себя узрев, природа ужаснулась,
А свет сиял все ярче, все сильней,
Все яростней - то был Гиперион.
Он, стоя на скале, смотрел, грустя,
Недвижный, изваянию подобный,
Охваченный багряным ореолом
От твердых стоп до золотых кудрей...
Когда, бредя на запад по Египту,
Усталый путник на закате дня
Подходит к древней статуе, горящей
В лучах заката, - "Мемнон!" - шепчет он,
И изваяние под жарким ветром
Стон издает, как будто шлет ответ.
Таков же был Гиперион; таков же
Был стон его. И, видя эту скорбь
И эти пальцы, сцепленные в горе,
Титаны потеряли прежний пыл.
Но грозно Энкелад сверкнул очами,
И, встретив этот взор, поднялся Крий,
Встал Иапет, от дум очнулся Форкис
И четверо несломленных Титанов
Призывным хором крикнули: "Сатурн!"
"Сатурн!" - ответил клич Гипериона
Со скальной выси. Но Сатурн сидел
У ног Кибелы, и ее лицо
Не озарилось радостью от зова
Уже сотнеголосого: "Сатурн!"
КНИГА ТРЕТЬЯ
То ярость, то покорное смиренье
Овладевало гордыми сердцами...
Титанов с непомерным их страданьем,
О муза, сострадательно оставь.
Не для того уста твои открыты,
Чтоб горестно оплакивать несчастья
Мучительно дряхлеющих божеств,
Которые отныне в этом мире
Не больше, чем бесправные скитальцы.
Коснись послушных струн Дельфийской арфы;
Сольется голос Дорианской флейты
С напевом ветра и со звуком струн,
Отцу мелодий посвящая песню.
Насыть оттенки жаркими цветами:
Пусть ярко-ало полыхает роза,
Своим пыланьем согревая воздух,
Пусть предрассветно вспыхнут облака,
Пусть красное вино вскипит багрянцем,
Пусть щеки девы опалит румянец
Ответом на нежданный поцелуй,
