Джон Китс - Поэмы
42
"Увы! - она сказала. - Эта ложь
Была прикрытьем нашему несчастью
Я думала, от рока не уйдешь,
Сама судьба нас наделила страстью,
Но вижу я кровавый братнин нож!
О Призрак милый! Ты нездешней властью
Отверз мне очи: я приду к тебе,
И да внимает Бог моей мольбе!"
43
Уж рассвело, и дева осторожно
Придумала, как братьев обмануть,
Добраться до чащобы и, возможно,
Найти к могиле драгоценный путь,
И, если впрямь видение несложно,
Излить всю скорбь любимому на грудь.
И в лес, когда решение созрело,
Пошла со старой нянькой Изабелла.
44
Они спустились медленно к реке,
И дева здесь кормилице украдкой,
Завидевши опушку вдалеке,
Шепнула что-то. "Что за лихорадка
Томит тебя, дитя, зачем в руке
Ты держишь нож?" - и страшная разгадка
Нашлась, когда к концу склонился день:
Могила под каштаном и кремень.
45
Кому не доводилось на кладбище,
Бродя в тиши, которой равных нет,
Сквозь почву видеть гробовое днище,
Истлевший саван, череп и скелет,
Вселяя душу мысленно в жилище,
Пустующее столько долгих лет?
Ах! В этих чувствах скорби слишком мало
В сравненье с тем, что дева испытала.
46
Взор Изабеллы проникал до дна
Сквозь комья почвы, вплоть до сердцевины,
Ей раскрывала тайну глубина
Яснее, чем хрусталь речной стремнины.
Так над могилой высилась она
Подобно лилии лесной долины
Но стала вдруг со страстию былой
Копать ножом земли присохший слой.
47
Над вышитой перчаткою Лоренцо
Пришлось ей вскоре тягостно вздохнуть;
Несчастная, бледнее полотенца,
Перчатку эту спрятала на грудь,
Что предназначена кормить младенца,
Но тут же, не замешкавшись ничуть,
Продолжила работу Изабелла
Лишь локон поправляла то и дело.
48
Кормилица, печальна и седа,
Дивилась отыскавшейся могиле
И помогала девушке. Тогда,
Усталые от тягостных усилий,
По завершенье трех часов труда
Они в земле холодный труп отрыли,
А в небесах уже сгустилась мгла,
Но стойко дева все перенесла.
49
Ах, для чего описывать пространно
Ту плоть, что тлела в глубине сырой?
О, ради чести старого романа
И наслажденья чистою игрой!..
Что ж, если для тебя, читатель, странно
Внимать поэме - ты ее закрой,
Поскольку ожидать смешно и дико,
Что в ней сокрыта сладкая музыка.
50
Не так, как некогда Персеев меч
От тела отчленил главу Горгоны,
О нет, - они отважились отсечь
Главу Лоренцо. Древние законы
Гласят: любовь ни потопить, ни сжечь;
В печали дева сдерживала стоны,
К любви своей с лобзанием припав
Звала любовь, любовью смерть поправ.
51
Вернувшись, утая приметы клади,
Омыла девушка ручьями слез
Главу Лоренцо; расчесала пряди
В земле давно слежавшихся волос,
Освободила, с нежностью во взгляде,
От глины липкой уши, рот и нос,
Разгладила прекрасные ресницы
И горестно рыдала до денницы.
52
А ранним утром голову в платке,
Что был напитан смолами Востока,
Возогнанными на змеевике
И в темноте хранимыми до срока,
Она в цветочном глиняном горшке
Ту голову запрятала глубоко
И, слез не укрощая ни на миг,
В ту землю посадила базилик.
53
И позабыла голоса природы,
И позабыла чисел имена,
И позабыла пажити и воды
И позабыла, как шумит весна,
Не зная, дни проходят или годы,
Она всегда сидела у окна
И плакала над милым базиликом,
Навеки в горе затворясь великом.
54
Вспоен слезами, рос чудесный куст,
Служа бальзамом наболевшей ране,
Он становился и высок и густ,
Как ни один подобный куст в Тоскане,
Корнями восходя из мертвых уст,
Ланит, очей, - и то, что было ране
Истлевшей отсеченною главой,
Взрастало благовонною листвой.
55
О Грусть, помедли, я молю - ни шага!
О Музыка, печалью прозвучи!
О Эхо, долети с архипелага
В летейских водах, - о, не умолчи!
О Скорби дух, над камнем саркофага
С усмешкой лей сребристые лучи,
Рассеивая сумрак живописный
Над мраморами в роще кипарисной.
56
Стенайте, ямбы горя и тоски,
Служители печальной Мельпомены!
Коснитесь струн в мистерии строки
В трагическом распеве кантилены,
Пусть звуки будут скорбны, глубоки
Увы, несет нам ветер перемены:
Исчахнуть дева вскорости должна,
Как пальма, что ножом надсечена.
57
Оставьте пальму, чтоб она увяла
Сама собой, не приближайте час!..
Нет, так нельзя: служители Ваала
Приметили - в потоке слез погас
Взор девы; это многих удивляло
Средь родичей ее уже не раз:
Ведь, пожелай, она была бы скоро
Невестою богатого синьора.
58
Дивило братьев более всего,
Зачем она проводит дни, лаская
Цветок, - и с ним творится волшебство:
Он оживает, листья распуская;
И были в толк не силах взять того,
Как отвлекла безделица такая
Сестру от всяких помыслов о том,
Что юноша не воротился в дом.
59
Как вышло это, как могло случиться?
И братья долго были начеку:
Порой сестра ходила причаститься,
Но тотчас же, к любимому цветку,
Назад спешила в свой покой девица,
Как мать спешит к недужному сынку,
Садилась, как наседка, терпеливо
И снова плакала без перерыва.
60
И все же был украден базилик,
Им удалась преступная затея
Сколь ни был мерзок им представший лик,
Но юношу узнали два злодея,
Открыв секрет, они в единый миг,
От ужаса назад взглянуть не смея,
Бежали, не оставив ни следа,
Из города неведомо куда.
61
О Грусть, молю, не говори ни слова,
О Музыка, надеждой не звучи,
О Эхо, Эхо, долети к нам снова
Из Леты черной, - о, не умолчи!
О Скорби дух, не береди былого
Ведь Изабелла брошена в ночи:
Она угаснет в непомерной муке,
С возлюбленным цветком навек в разлуке.
62
Отныне деве не было утех,
Все поиски остались бесполезны.
Стал взор ее безумен, жалок смех,
Вопросы тщетны и моленья слезны;
Она старалась разузнать у всех,
Где спрятан базилик ее любезный,
И все звучал ее печальный клик:
"Верните мне мой нежный базилик!"
63
Она скончалась в одинокой спальне,
Похищенный цветок вернуть моля.
Со смертью девы сделалась печальней
Прекрасная тосканская земля;
Судьбу ее и ближний знал и дальний,
И до сих пор напев поют поля:
"О, сколь жесток в безумии великом
Похитивший горшок мой с базиликом!"
Перевод Е.Витковского
ГИПЕРИОН
Фрагмент
КНИГА ПЕРВАЯ
Вдали от неба, в сумрачной низине,
Куда не залетят ни луч рассвета,
Ни свет луны, ни блеск ночных созвездий,
Покоился Сатурн - недвижней скал,
Безмолвней, чем молчание вокруг.
Как будто тучи, темная листва
Склонялась над седыми волосами;
Казалось, воздух затаил дыханье,
И жухлый лист, слетевший на траву,
Лежал, где лег; поток струился мимо,
Столь мертвенный, как будто тень паденья
Былых божеств окутала его;
Наяда притаилась в камыше,
К устам прижав озябший пальчик: тише!
Вдоль берега глубокие следы
Вели туда, где пребывал Титан,
К его стопам и к старческой деснице,
Откинутой бессильно и безвластно;
К его смеженным векам; к голове,
Опущенной на землю, будто ждущей
От Геи материнских утешений.
Он крепко спит... Но появилась та,
В чьей власти сон прервать необоримый.
Она к нему склонилась - не увидел.
Она к его притронулась плечу
Он не почувствовал прикосновенья...
Но кто ж она? Пред этою богиней
Начальных лет младенческого мира
Предстала бы пигмейкой амазонка,
Явился бы ничтожеством Ахилл,
И диск, несущий в небе Иксиона,
Она остановила бы шутя.
Подобен лику сфинкса из Мемфиса
Был лик ее; но тот - всего лишь камень.
Ее ж лицо светилось изнутри
Неизъяснимой красотою скорби,
И скорбь приумножала красоту.
Был полон взор тревожным ожиданьем,
Словно провидел за лавиной бедствий,
Промчавшейся со всекрушащим громом,
Другие беды - и куда страшней.
Прижав ладонь к груди - туда, где сердце
Болит у смертных, будто и богине
Знакома боль - она другой рукой
Приобняла поникшего Сатурна
И голосом глубоким и напевным
Проговорила горькие слова...
...Как передать божественную речь
На жалком человеческом наречье?
Лишь тени фраз, нелепый слепок слов!
"Открой глаза, Сатурн! - но для чего же?
Уж лучше спи, бессильный властелин,
Поскольку нет на свете утешенья,
И небеса отныне - не твои,
И на земле удел тебе - страданье,
И океан торжественно шумит,
Но не твое он произносит имя,
