Владимир Шандриков - Блатной фольклор

Как-то раз пьяный в две дуги,
Бражку пить я не стал.
Потянуло на подвиги —
Я от бабы сбежал.

Помню ямы и рытвины,
От жены уходил,
В кабаке под закрытие
Триста грамм засадил.

Настроенье прибавилось,
Вот и то, что искал.
Мне чувиха понравилась,
Ну и к ней я пристал.

Было зябко и холодно,
Мелкий дождь моросил.
Мы случайно с ней встретились
На стоянке такси.

Были шансы уменьшены
Познакомиться с ней,
Мне ж подобные женщины
Снились только во сне.

Ну а эта красавица
С сигареткой в зубах
Не могла не понравиться,
Помню, взял даже страх.

Оставалось представиться
Джентельменом лихим
И, стараясь понравиться,
Я читал ей стихи.

Но влюбленная логика
Подсказала наить:
Что без яркого подвига
Мне здесь неча ловить!

И, как Гамлет Шекспировский,
Как нежней я спросил:
«Вам, простите, не в Кировский?
Я поймаю такси.»

Как дите непорочное,
Улыбнулась она.
В это время полночное
Вышла, сука-луна.

И при свете мерцающем
Враз икать перестал.
Дорогие товарищи!
Я жену в ней узнал.

Провалиться осталося,
Хмель покинул меня…
Предо мной улыбалася
Дуська, баба моя!

Я уезжал, представьте, уезжал…
Меня совсем никто не провожал,
А если кто и был из провожал —
Так это — сам седеющий вокзал.

Мычали тепловозы, как быки,
Стучали по перрону каблуки,
И каблучки модерные девиц,
И каблуки вагонных проводниц.

А было очень жарко и тесно,
И грустно было и чуть-чуть смешно.
И пуст, казалось, вовсе был перрон,
Хотя пустым и вовсе не был он.

Все провожали и встречали,
Смеялись, плакали, кричали…
И я смеялся и кричал
Внутри, а внешне я молчал.

И мне хотелось жарких слов,
Обьятий, поцелуев и цветов.
Увы! Я был никем непровожаем,
Хоть был всегда я всеми уважаем.

Но вдруг, желанные, сквозь шум и гам,
Перрону по ушам, вагонам по сердцам
Ударили слова «Счастливого пути!»
И стало легче чемодан нести.

Я взял слова, положил в кошелек.
В том кошельке я лучшее берег.
Мне показалось, это для меня
И для других, таких же как и я.

Кому не жали на прощанье рук,
Кого не провожал ни брат, ни друг.
Я, диктором растроганный, сказал:
«Спасибо, друг, седеющий вокзал!»

Вот я и снова стою на пороге,
Вязаный коврик топчу,
В верную дверь из неверной дороги
Нервно, как дятел, стучу.

Старые шторы старинной работы,
Та же герань на окне,
И пожелтевшие старые фото
Так же висят на стене.

«Здравствуй, Маманя!», и на пол вязания
Падает серый клубок.
Шею мою оросила слезами:
«Господи! Ты ли, сынок?..
Я уже все проглядела окошко,
Все перемерила сны
И поседела, как видишь, немножко
С той позапрошлой весны.»

В гордом смущении мне показала
Майку, что раньше носил.
И, улыбаясь, сквозь слезы сказала:
«Видишь, храню ее, сын…
Все это время ее не стирала,
Запах все твой берегла.
Как затоскую, достану, бывало…
Смотришь, тоска отлегла.
Что ж ты не ешь? Иль сготовлено просто?
Вижу — устал ты, усни.»
Стелется белая-белая простынь,
Светлыми будут и сны.

Будут мне сниться белые рощи,
Черные птицы лететь,
Будут всегда наши матери проще
И метче на жизнь смотреть.

Видно, такая у них уж судьбина,
Чтоб не случилось — всегда
Встретят, накормят, постелят для сына,
А сами не спят до утра.

Птиц убаюкал серебряный иней,
Белая песня берез.
Снится всегда нам пух тополиный
Старых оставленных гнезд.

Как с получки купил я утюг,
А чтоб стрелки лучшее держались у брюк —
Я «Алжирского» взял восемь штук!
Кореша попришли поздравлять,
А и то, надо правду сказать:
Это все ж не топор —
Дефицитный прибор,
Сели мы утюжок обмывать.

Возмущаться, сосед, не моги,
Что немного гремят сапоги,
В общежитии у нас
Завсегда этот джаз,
День не каждый берем утюги.
Ну распили мы эту бузу,
А у нас ни в едином глазу!
А картошка стоит,
Ароматом дымит,
Прям, шибает мужскую слезу.

Я по жребию жму в гастроном,
И стремглав возвращаюсь с вином,
Не остыло пока
На столе и в висках,
Глядь, а двое уже под столом.
«Рубинштейн» пили все ж впятером,
Хоть скидалися только с Петром.
Васька что-то сказал,
А Колек не понял,
Он ему пояснил утюгом!

Тут, ей-Бог, пошатнулся порог,
Все заспорили, падая с ног.
Кулаком, графином,
Табуретом, ведром —
Мотивировал каждый — чем мог!
Как с балкона упал шифоньер —
Расстреляйте — не помню теперь!
Помню только финал:
Милиционер прибежал
И тотчас на себе вынес дверь!

А как пол проломили уже —
То на нижнем дрались этаже,
А оттуда — клубком,
(Мы науку — потом!)
На просторы больших рубежей!
Как у бани трубу, что дымить,
Умудрилися мы да уронить?
То не в сказке сказать,
Да не пером описать,
Разве что кочегара спросить.

Так на славу утюг я обмыл,
До копейки получку пропил.
Двое в гипсе три дня,
Бюллетень у меня,
В вытрезвитель Витек угодил.
На помойке погнутый утюг,
Мне до стрелок теперь — недосуг.
Неприятность вокруг
И повесток в Нарсуд
Персонально вручили пять штук…

Погуляли…

Отродясь завистлив не был,
Но мы с ним — земля и небо.
Посудите, люди, сами —
Кто есть я и кто есть Хаим.
У меня зарплата — двести,
У него — сложите вместе,
А ведь пашем в РСУ,
Я в три смены, он — в одну.
Разве не обидно!

В праздник я себе из фляги,
Наливаю ковшик браги,
А у этого, у денди —
Кока-кола, ром и бренди.
Я по Волге с рыбаками,
Он на «Волге» за грибами.
Я впотьмах картошку жру,
Он при люстре ест икру.
Разве не обидно!

В отпуск я, к примеру, еду
Сквозь Саргатку в Тару к деду,
А паскуда эта, вша
Через Лондон в США.
Я привез оттуда клюквы,
Карасишек полведра.
А жидяра, гад, подлюка,
Все ковры да свитера.
Разве не обидно!

Или вот — мой сын Валерий
Наш замок сменил у двери,
А его сыночек-франт
Мотороллер на «Трабант».
Я купил жене гребенку,
Он своей достал дубленку.
Я достал магнитофон,
А он поставил телефон.
Разве не обидно!

У него повсюду связи —
В магазинах и на базе.
А у нас какие связи? —
Вытрезвитель только разве…
Всех врагов давно разбили,
Посвергали всех царев,
Жалко в спешке позабыли
Свергнуть этих евреев!
Разве не обидно!

Я решил за прошлу осень
Трохи Хаиму подбросить:
С молотком к нему притопал,
А он в круизе по Европам.
Слез, зараза, в Израиле
И химичит в Тель-Авиве.
Даже здесь проклятый Хаим
Для меня недосягаем!
Разве не обидно!