Владимир Маяковский - Стихи об Америке

Смотрю:
               вот это —
                                 тропики.
Всю жизнь
                    вдыхаю наново я.
А поезд
              прет торопкий
сквозь пальмы,
                           сквозь банановые.
Их силуэты-веники
встают рисунком тошненьким:
не то они — священники,
не то они — художники.
Аж сам
             не веришь факту:
из всей бузы и вара
встает
            растенье — кактус
трубой от самовара.
А птички в этой печке
красивей всякой меры.
По смыслу —
                        воробейчики,
а видом —
                   шантеклеры.
Но прежде чем
                           осмыслил лес
и бред,
             и жар,
                        и день я —
и день
            и лес исчез
без вечера
                    и без
                              предупрежденья.
Где горизонта борозда?!
Все линии
                  потеряны.
Скажи,
            которая звезда
и где
         глаза пантерины?
Не счел бы
                     лучший казначей
звезды
             тропических ночей,
настолько
                  ночи августа
звездой набиты
                            нагусто.
Смотрю:
               ни зги, ни тропки.
Всю жизнь
                   вдыхаю наново я.
А поезд прет
                       сквозь тропики,
сквозь запахи
                         банановые.

О, как эта жизнь читалась взасос!
Идешь.
             Наступаешь на́ ноги.
В руках
             превращается
                                      ранец в лассо,
а клячи пролеток —
                                   мустанги.
Взаправду
                   игрушечный
                                         рос магазин,
ревел
           пароходный гудок.
Сейчас же
                    сбегу
                              в страну мокассин —
лишь сбондю
                        рубль и бульдог.
А сегодня —
                       это не умора.
Сколько миль воды
                                   винтом нарыто,—
и встает
               живьем
                              страна Фениамора
Купера
             и Майн-Рида.
Рев сирен,
                   кончается вода.
Мы прикручены
                            к земле
                                          о локоть локоть.
И берет
               набитый «Лефом»
                                                чемодан
Монтигомо
                   Ястребиный Коготь.
Глаз торопится слезой налиться.
Как? Чему я рад? —
— Ястребиный Коготь!
                                         Я ж
                                                твой «Бледнолицый
Брат».
Где товарищи?
                           чего таишься?
Помнишь,
                 из-за клумбы
стрелами
                 отравленными
                                           в Кутаисе
били
        мы
              по кораблям Колумба? —
Цедит
           злобно
                        Коготь Ястребиный,
медленно,
                  как треснувшая крынка:
— Нету краснокожих — истребили
гачупи́ны с гри́нго.
Ну, а тех из нас,
                            которых
                                           пульки
пощадили,
                  просвистевши мимо,
кабаками
                кактусовый «пульке»
добивает
                 по 12-ти сантимов.
Заменила
                 чемоданов куча
стрелы,
              от которых
                                  никуда не деться… —
Огрызнулся
                     и пошел,
                                    сомбреро нахлобуча
вместо радуги
                         из перьев
                                           птицы Ке́тцаль.
Года и столетья!
                             Как ни коси́те
склоненные головы дней,—
корявые камни
                           Мехико-сити
прошедшее вышепчут мне.
Это
       было
                 так давно,
                                   как будто не было.
Бабушки столетних попугаев
                                                  не запомнят.
Здесь
           из зыби озера
                                     вставал Пуэбло,
дом-коммуна
                        в десять тысяч комнат.
И золото
                между озерных зыбе́й
лежало,
              аж рыть не надо вам.
Чего еще,
                  живи,
                            бронзовей,
вторая сестра Элладова!
Но очень надо
                          за морем
                                           белым,
чего индейцу не надо.
Жадна
            у белого
                           Изабелла,
жена
         короля Фердинанда.
Тяжек испанских пушек груз.
Сквозь пальмы,
                            сквозь кактусы лез
по этой дороге
                          из Вера-Круц
генерал
              Эрнандо Корте́с.
Пришел.
               Вода студеная
                                         хочет
вскипеть кипятком
                                от огня.
Дерутся
               72 ночи
и 72 дня.
Хранят
             краснокожих
                                    двумордые идолы.
От пушек
                не видно вреда.
Как мышь на сало,
                                 прельстясь на титулы,
своих
          Моктецума преда́л.
Напрасно,
                  разбитых
                                   в отряды спаяв,
Гвате́мок
                 в озерной воде
                                             мок.
Что
       против пушек
                               стреленка твоя!..
Под пытками
                       умер Гвате́мок.
И вот стоим,
                      индеец да я,
товарищ
                далекого детства.
Он умер,
                чтоб в бронзе
                                         веками стоять
наискосок от полпредства.
Внизу
           громыхает
                               столетий орда,
и горько стоять индейцу.
Что́ братьям его,
                              рабам,
                                          чехарда
всех этих Хуэрт
                            и Диэцов?..
Прошла
              годов трезначная сумма,
Героика
               нынче не тема.
Пивною маркой стал Моктецума,
пивной маркой —
                               Гвате́мок.
Буржуи
             всё
                    под одно стригут.
Вконец обесцветили мир мы.
Теперь
             в утешенье земле-старику
лишь две
                конкурентки фирмы.
Ни лиц пожелтелых,
                                   ни солнца одёж.
В какую
              огромную лупу,
в какой трущобе
                             теперь
                                          найдешь
сарапе и Гваделупу?
Что Рига, что Мехико —
                                          родственный жанр.
Латвия
             тропического леса.
Вся разница:
                       зонтик в руке у рижан,
а у мексиканцев
                             «Смит и Ве́ссон».
Две Латвии
                    с двух земных боков —
различные собой они
лишь тем,
                 что в Мексике
                                         режут быков
в театре,
                а в Риге —
                                    на бойне.
И совсем как в Риге,
                                    около пяти,
проклиная
                  мамову опеку,
фордом
               разжигая
                                жениховский аппетит,
кружат дочки
                       по Чапультапеку.
А то,
         что тут урожай фуража,
что в пальмы земля разодета,
так это от солнца,—
                                    сиди
                                             и рожай
бананы и президентов.
Наверху министры
                                 в бриллиантовом огне.
Под —
            народ.
                        Голейший зад виднеется.
Без штанов,
                     во-первых, потому, что нет,
во-вторых,—
                       не полагается:
                                                 индейцы.
Обнищало
                  моктецумье племя,
                                                    и стоит оно
там,
       где город
                        выбег
                                   на окраины прощаться
перед вывеской
                             муниципальной:
                                                         «Без штанов
в Мехико-сити
                         вход воспрещается».
Пятьсот
               по Мексике
                                   нищих племен,
а сытый
               с одним языком:
одной рукой выжимает в лимон,
одним запирает замком.
Нельзя
             борьбе
                           в племена рассекаться.
Нищий с нищими
                              рядом!
Несись
             по земле
                             из страны мексиканцев,
роднящий крик:
                           «Камарада!»
Голод
           мастер людей равнять.
Каждый индеец,
                             кто гол.
В грядущем огне
                              родня-головня
ацтек,
           метис
                      и креол.
Мильон не угробят богатых лопаты.
Страна!
              Поди,
                        покори ее!
Встают
             взамен одного Запаты
Гальваны,
                  Морено,
                                 Кари́о.
Сметай
              с горбов
                              толстопузых обузу,
ацтек,
           креол
                      и метис!
Скорей
              над мексиканским арбузом,
багровое знамя, взметись!