Владимир Маяковский - Стихи об Америке

Вижу, как сейчас,
                               объедки да бутылки…
В портишке,
                     известном
                                        лишь кабачком,
Колумб Христофор
                                   и другие забулдыги
сидят,
           нахлобучив
                                шляпы бочком.
Христофора злят,
                               пристают к Христофору:
«Что вы за нация?
                                 Один Сион!
Любой португалишка
                                     даст тебе фору!»
Вконец извели Христофора —
                                                       и он
покрыл
             дисканточком
                                     щелканье пробок
(задели
              в еврее
                            больную струну):
«Что вы лезете:
                             Европа да Европа!
Возьму
              и открою другую
                                           страну».
Дивятся приятели:
                                «Что с Колумбом?
Вина не пьет,
                        не ходит гулять.
Надо смотреть —
                                не вывихнул ум бы.
Сидит всю ночь,
                             раздвигает циркуля́».

Мертвая хватка в молодом еврее;
думает,
              не ест,
                          не досыпает ночей.
Лакеев
             оттягивает
                                за фалды ливреи,
лезет
          аж в спальни
                                 королей и богачей.
«Кораллами торгуете?!
                                         Дешевле редиски.
Сам
        наловит
                       каждый мальчуган.
То ли дело
                   материк индийский:
не барахло,—
                         бриллиант,
                                            жемчуга.
Дело простое:
                         вот вам карта.
Это океан,
                   а это —
                                  мы.
Путь пунктиром —
                                и бриллиантов караты
на каждый полтинник,
                                      данный взаймы».
Тесно торгашам.
                              Томятся непоседы.
По суху
              и в год
                          не обернется караван.
И закапали
                   флорины и пезеты
Христофору
                      в продырявленный карман.

Идут,
         посвистывая,
                                отчаянные из отчаянных.
Сзади тюрьма.
                          Впереди —
                                               ни рубля.
Арабы,
             французы,
                                испанцы,
                                                датчане.
Лезли
           по трапам
                             Колумбова корабля.
«Кто здесь Колумб?
                                    До Индии?
                                                       В ночку!
(Чего не откроешь,
                                  если в пузе орга́н!)
Выкатывай на палубу
                                     белого бочку,
а там
          вези
                   хоть к черту на рога!»
Прощанье — что надо.
                                        Не отъезд — а помпа:
день
         не просыхали
                                 капли на усах.
Время
            меряли,
                          вперяясь в компас.
Спьяна
             путали штаны и паруса.
Чуть не сшибли
                            маяк зажженный.
Палубные
                  не держатся на полу,
и вот,
          быть может, отсюда,
                                               с Жижона,
на всех парусах
                            рванулся Колумб.

Единая мысль мне сегодня люба,
что эти вот волны
                                Колумба лапили,
что в эту вот воду
                                с Колумбова лба
стекали
              пота
                      усталые капли,
что это небо,
                       землей обмеля́,
на это вот облако,
                                вставшее с юга,
— «На мачты, братва!
                                       глядите —
                                                          земля!» —
орал
         рассудок теряющий юнга.
И вновь
               океан
                          с простора раскосого
вбивал
            в небеса
                            громыхающий клин,
а после
             бросался
                              с волной сарагоссовой,
и вместе
                пучки травы волокли.
Он
     этой же бури слушал лады.
Когда ж
              затихает бури задор,
мерещатся
                    в водах
                                  Колумба следы,
ведущие
                на Сан-Сальвадор.

Вырастают дни
                           в бородатые месяцы.
Луны
         мрут
                  у мачты на колу.
Надоело океану,
                              Атлантический бесится.
Взбешен Христофор,
                                      извелся Колумб.
С тысячной волны трехпарусник
                                                         съехал.
На тысячу первую взбираться
                                                     надо.
Видели Атлантический?
                                          Тут не до смеха!
Команда ярится —
                                  устала команда.
Шепчутся:
                  «Черту ввязались в попутчики.
Дома плохо?
                       Стол и кровать.
Знаем мы
                  эти
                        жидовские штучки —
разные
              Америки
                              закрывать и открывать!»
За капитаном ходят по пятам.
«Вернись! — говорят,
                                       играют мушкой.—
Какой ты ни есть
                              капитан-раскапитан,
а мы тебе тоже
                            не фунт с осьмушкой».

Лазит Колумб
                        на бра́мсель с фо́ка,
глаза аж навыкате,
                                 исхудал лицом;
пустился во-всю:
                              придумал фокус
со знаменитым
                           Колумбовым яйцом.
Что́ яйцо? —
                        игрушка на́ день.
И день
             не оттянешь
                                   у жизни-воровки.
Ходит команда
                          на Колумба глядя:
«Крепка
              петля
                        из генуэзской веревки.
Кончай,
             Христофор,
                                  собачий век!..»
И кортики
                 воздух
                             во тьме секут.
— «Земля!» —
                          Горизонт в туманной
                                                               кайме.
Как я вот
                в растущую Мексику
и в розовый
                      этот
                              песок на заре,
вглазелись.
                     Не смеют надеяться:
с кольцом экватора
                                   в медной ноздре
вставал
              материк индейцев.

Года прошли.
                        В старика
                                          шипуна
смельчал Атлантический,
                                             гордый смолоду.
С бортов «Мажести́ков»
                                           любая шпана
плюет
           в твою
                       седоусую морду.
Колумб!
              Пропало твое наследство!
В вонючих трюмах
                                 твои потомки
с машинным адом
                                в горящем соседстве
лежат,
            под щеку
                            подложивши котомки.
А сверху,
                 в цветах первоклассных розеток,
катаясь пузом
                         от танцев
                                           до пьянки,
в уюте читален,
                            кино
                                     и клозетов
плывут синьоры,
                              донны
                                          и янки.
Ты балда, Колумб,—
                                     скажу по чести.
Что касается меня,
                                  то я бы
                                                лично —
я б Америку закрыл,
                                    слегка почистил,
а потом
              опять открыл —
                                           вторично.