Николай Глазков - Избранное

Свои грехи преодолей,
Как Эверест турист,
И ты не протоиерей,
А неофутурист.

А в этом счастье и тоска,
Но так и надо так.
И прогремят стихи пускай
Созвучьями атак.

А фронда — это ерунда.
Да сгинет пусть она.
Иди туда, ведет куда
Тебя твоя страна.

А бога нет, и черта нет,
И жизнь одна дана,
Но если смерть придет, поэт,
То смерть, как жизнь, одна.

Он стал хвалить Шекспира и Толстого,
Как песнопевцев самого простого,
Самого в литературе дельного,
Что не забудется в теченье лет.

— В жизни, — он говорил, — лишь одни
   понедельники,
А воскресений почти что нет.

Никого не надо эпатировать,
Пишите так, как будто для себя,
И не важно, будут аплодировать
Или от негодованья завопят.

Впрочем, лучше вовсе не писать,
А заниматься более достойными вещами,
А поэзия — не детский сад —
Посему и не хожу на совещанья.

Как рыбы, золотые купола
Плывут туда, где небо синевее,
Из той страны, которая была,
В такую даль, которая новее.

Они плывут, как рыбы из былого,
А мимо них, виденцев старины,
Проходим мы, поэты-рыболовы
И прочие рабочие страны.

Писатель Андрей Белый
На Черном море бывал,
И очень правильно делал,
Что камешки собирал.

Так, например, Гамлет,
А до него Эдип,
Не собирали камни,
И кто-то из них погиб!

Ко мне отношение Невежд
Зависит от ношения
Мной тех или иных одежд;

Но равнодушен я к болванцам
И пребываю оборванцем.

Все очень просто, хоть и сложно,
Но если слово лишь
   нетленно,
То сам себя спрошу: как можно
Писать стихи не ежедневно?
И сам отвечу: жизни жаждой
Слаганье назову.
Но не могу писать день каждый,
Ибо не каждый день живу.

Валялся лапоть на дороге,
Как будто пьяный,
И месяц осветил двурогий
Бугры и ямы.

А лапоть — это символ счастья,
А счастье мимо
Проходит, ибо счастье с честью
Несовместимо.

В пространстве, где валялся лапоть,
Бродил с гитарой
НН, любивший девок лапать,
Развратник старый.

НН любил читать Баркова
И девок лапать,
И как железная подкова
Валялся лапоть.

И как соломенная крыша,
И листья в осень…
То шел бродяга из Парижа
И лапоть бросил.

Под ним земные были недра,
Он шел из плена.
Бродяга был заклятый недруг
Того НН-а.

Была весна, и пели птички.
НН стал шарить
В карманах, где лежали спички,
Чтоб лапоть жарить.

И вспыхнул лапоть во мраке вечера,
Подобный вольтовой дуге.
Горел тот лапоть и отсвечивал
На всем пространстве вдалеке.

Какой-то придорожный камень
Швырнув ногой,
Бродяга вдруг пошел на пламень,
То есть огонь.

А лапоть, став огня основой,
Сгорел, как Рим.
Тогда схватил бродяга новый
Кленовый клин.

Непостижимо и мгновенно,
Секунды в две,
Ударил клином он НН-а
По голове.

Бить — способ старый, но не новый —
По головам,
И раскололся клин кленовый
Напополам.

Тогда пошел НН в атаку,
На смертный бой,
И начал ударять бродягу
Он головой.

Все в этом мире спор да битва,
Вражда да ложь.
НН зачем-то вынул бритву,
Бродяга — нож.

Они зарезали друг друга,
Ну а потом
Они пожмут друг другу руку
На свете том.

Поскачут также на конях,
Вдвоем, не врозь,
И вместе станут пить коньяк
Небесных звезд.

Существует четыре пути.
Первый путь — что-нибудь обойти.

Путь второй — отрицание, ибо
Признается негодным что-либо.

Третий путь — на второй не похож он,
В нем предмет признается хорошим.

И четвертый есть путь — настоящий,
Над пространством путей надстоящий:

В нем предмет помещается в мире.
Всех путей существует четыре.

Движутся телеги и калеки,
Села невеселые горят.
Между ними протекают реки.
Реки ничего не говорят.

Рекам все равно, кто победитель,
Все равно, какие времена.
Рекам, им хоть вовсе пропадите, —
Реки равнодушнее меня…

Сорок первого газету прочти
Иль сорок второго.
Жить стало хуже всем почти
Жителям шара земного.

Порядок вещей неприемлем такой.
Земля не для этого вертится.
Пускай начинается за упокой,
За здравие кончится, верится.

Век двадцатый войной исковеркан.
Осознал с головы до пят его.
В глубину двадцать первого века
Я смотрю с высоты двадцать пятого.

Я смотрю сквозь веков венок,
Не вступивших еще в обращение.
И еще я смотрю сквозь бинокль
Поэтического обобщения.

Вижу город, где нет для ближнего
Никаких наказаний лютых,
И совсем ничего лишнего
Ни в стихах, ни в вещах, ни в людях.

На земле никому не тесно,
Не дерется с народом народ.
Скажут — это неинтересно,
А по-моему, наоборот.

Немец пытается окружить
Наши под Курском части,
Которым частицу судьбы решить
Выпадает несчастье и счастье.

Немец-мертвец не имеет лица,
Немец страшится сражаться.
Но всех нас схватила рука мертвеца —
Она не решится разжаться.

Обстреливаются на Неве дома,
Сгорают стихов тома.
Потомкам будет неведомо,
Какие были дома.

Историками прилежными
Забудутся дни войны,
Но люди останутся прежними:
Богатырями Невы.

Если бы кто-нибудь мне сказал:
«Водку не пей — коммунизм начнется»,
Я только бы губы свои покусал,
Я б только подумал: «Мне это зачтется».

И чтобы, как в русское небо,
Французские девушки смотрели ввысь,
Я б не пил, не пил и не пил,
А потом бы не выдержал и выпил за коммунизм!

Сообщало радио, что Германия
Фронт проигрывает Восточный,
А я не обращал внимания
И зачеркивал слабые строчки.

За невнимание прошу прощения
У бойцов, что дерутся отважно,
Но очень важные сообщения
Заставляют зачеркивать то, что не важно.