Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы
313. АКАЦИИ
Иду на станцию. Легко мне.
Мои мечты цветут, как сад…
Мне ширь донецкую напомнил
акаций белых аромат.
Шум листьев здесь, в родной сторонке,
и мост, и рельсы над Донцом,
дорожка, что вела к девчонке
с таким задумчивым лицом.
И угля запахи… И грозы…
Родная хата за селом,
где клал Надсона вирши-слезы
я под подушку перед сном.
Там клонит вербы ветер пьяный,
петух горланит в тишь полей…
Люблю я Киева каштаны,
но мне акация милей!
314. «Ячмень колосится… Молчат соловьи…»
Ячмень колосится… Молчат соловьи,
и песен девичьих не стало,
что вихрили жаркие думы мои…
Багряные розы, как губы твои,
в глаза мои смотрят устало.
А сам утопаю я в сини очей,
что кажутся морем глубоким,
ничто им и долгие сроки…
Ответьте мне, розы, где ваш соловей?
Молчат… Лишь пылают их щеки,
и, падая, тонут в потоке
багряные блестки, как слезы очей.
315. «А розы вянут так, как в день осенний…»
А розы вянут так, как в день осенний,
и астры вянут под напев ветров.
Я вижу, как трепещет, словно тени,
багряное семейство лепестков.
Ведь лето, им бы жить и жить на свете,
но золотые сочтены их дни.
И лепестки как неживые дети, —
без жалоб на земле лежат они.
Их скоро ветер яростный поднимет,
как дым из дальних труб, и бросит вдаль.
Ты ласково склоняешься над ними,
в глазах твоих, как и в моих, печаль.
Заходит солнце… И своей рукою
я чувствую тепло твоей руки…
Как эти розы мы теперь с тобою…
О время, ты не рви дней наших лепестки!
316. «Жизнь порождает новь. И вот…»
Жизнь порождает новь. И вот
она горит и не сгорает.
Я так люблю всё, что живет,
душа весь мир наш обнимает!
Он весь — во мне, я — в нем, я — с ним,
мы вместе мчимся дни и ночи,
чтоб быть мне вечно молодым,
как чувства, что во мне клокочут.
317. «Трубы над рельсами, дым над заставой…»
Трубы над рельсами, дым над заставой.
Шаг одинокий бойца,
где отразились ракиты и травы
в водах зеленых Донца.
Вербы ведут о минувшем рассказы,
думы в душе как моря…
Ходит и ходит боец кареглазый,
а на фуражке — заря.
Ходит на страже. И пламя рассвета
блещет на синем штыке.
Видит боец за туманами где-то
хату свою вдалеке.
Смотрят глаза его, даль отражая,
небо стальной синевы.
Песня из сердца летит молодая
в шуме тревожном листвы.
Как там сестричка и мать и два брата?
Сумрачно в хате родной…
А за Донцом всё грознее раскаты,
близится, близится бой,
бой самый первый!.. Замечутся пули, с
тиснет винтовку рука…
Дуло орудья, врага карауля,
целится с броневика.
318. «Дрожь веток и листвы полет…»
Дрожь веток и листвы полет…
Я так люблю мир леса древний!
Нам всем и всюду жизнь дает
зеленый люд его — деревья.
Деревья дышат, воду пьют,
и всем они на нас походят,
И даже видят и поют,
и только вот ходить не ходят.
А может, ходят… Всё влечет
меня узнать рассветом ранним,
как солнце наливает плод,
фиалку пестует сияньем?
Цветы, цветы!.. И соловья
не зря так роза привлекает,
В них тонет вся душа моя,
в них, словно луч, она сверкает.
Земля, березки белой стать
и синь небес… Всё это вместе
есть жизнь. О, счастье — жить, мечтать
и петь о жизни счастья песни!
319. «Жемчугами заблистала…»
Жемчугами заблистала
на лесных цветах роса…
Вот одна с листа упала,
как с ресниц твоих слеза.
И меня как будто нету…
Я иду в разлив небес,
счастьем вся душа согрета,
как зарей июльский лес.
Полутьма осталась где-то
лишь в заплаканных кустах…
И лучистого рассвета
поцелуи на устах.
320. СКВОЗЬ ОГОНЬ
Орудия друг другу
проклятья шлют всю ночь.
И месяц с перепугу
бежал за тучи, прочь.
Не вьюга-завируха,
не снежные рои, —
то ноет возле уха
печальных пуль «пи-и!».
Встречая вражью роту,
мой штык не задрожит.
И лента пулемета
куда-то всё бежит.
Сквозь огненную вьюгу
в штыки наперевес…
А месяц с перепугу
за тучкою исчез.
До неба грохот поднят,
а вся земля в снегу…
И в ясное сегодня
я сквозь огонь бегу.
321. «Природа!.. С нею я и сам…»
Природа!.. С нею я и сам,
как луч, навеки ясный.
Она в душе моей как храм,
лазурный и прекрасный.
В слезах смотрю не насмотрюсь
на каждую дорогу.
И здесь я песнями молюсь
народу, словно богу.
Всё хочет жить и жить спеша —
заря, цветы и воды…
Природа — храм мой, а душа —
живой орга́н природы.
322. «Поднимаются крылья души…»
Поднимаются крылья души,
белоснежные, с синим отливом,
и уже не в квартирной тиши
мое сердце — в полете счастливом.
Сердце — в небе, что крыльями дней
разлучает с землей меня. С нею!
Чтоб любил я ее всё сильней,
как любимую, звал бы своею.
Если ж с неба, как звездочка, я
упаду — песни выльются сами…
О, земля золотая моя
с голубыми (то — небо) глазами!
323. «О чем лепечут листья в этот грустный вечер?..»
О чем лепечут листья в этот грустный вечер?
Как будто сквозь туман, смотрю на дрожь листа.
Таинственно и сонно сказки шепчут
их вещие зеленые уста.
Их слушает душа… Но смысл тех песен милых
людская речь никак не может передать,
ведь разумом понять их мы еще не в силах,—
меж ними и душой не проложили гать.
И тщетно мысль во тьме пожаром полыхает
да бьется, бьется в стену, прочную, как сталь.
И только иногда откроет даль без края
та вечная стена… А там… за далью — даль…
И мне тогда ясны все голоса природы:
как падает листок, зеленый братик мой,
и просит помощи… Как жалуются воды
ночным ветвям на холод неземной,
что превратил их в лед… Как астры в непогоду
томятся под дождем и жаждут теплых дней,
как звезды шепчутся за далью небосвода,
играя в черной бездне золотом лучей.
Тогда я весь открыт для вечности. При этом
хоть сам я невелик, но все миры — во мне,
я их в себя вобрал, как музыку рассвета,
когда заря на росах блещет в тишине.
Дождь отшумел, прошел… Молчат листки, промокли,
и капли на ветвях дрожат, полны огня,
как будто бы в мельчайшие глядят бинокли
их очи на меня…
324. «Вновь заря рассвета стерла сон крылом…»