Леонид Фраймович - Нич Ниднибай

Что-то, Парень, Ты спутал —
неверен Твой ход…
Вот опять, снопом звёзд обдаваем,
В волнах неба качает Луны пароход
Под конвоем Юпитера тайным.

Заметает сосна желтизну фонарей,
Кипарис обнимается с туей,
Спотыкается ветер, погромщик-халдей
По ухабам домов… Может, всуе

Мир начертан тобой и красивый, и злой.
Одноразовый? Вечный? Случайный?
В трупном смраде, в червяхи…
с «зарёй золотой»,
Ненадёжный, как сделанный в China[31].

Было б всё бы не страшно —
возьми и случись
(а хотел же «как лучше», наверно) —
Вдруг зачем-то сознанье Адам получил…
Что ужасно обидно… И скверно.

«Взлететь, взлететь: души Париж —
Не знает леность!
Взмывать, кружить, парить, парить, —
Не помнить бренность!

Вить танцев сердца кружева,
От счастья млея!..» —
Такие думал я слова,
Пока был с нею…

… Она ушла в цветистость дня,
Отраву глаза,
И кельнер смотрит на меня,
Как на заразу.

Ему меня не доломать.
«Париж, Париж бы! —
Твержу спасения слова. —
Парить, парить бы!..»

Это что же это, братцы, получается,
Что-то в бабах перепуталось хитро:
Как поэт, бедняга, там не извивается —
Без эрекции поэзия не впрок.

Припев:
Эта песнь старинная,
И не суйтесь с рифмами:
Что – не есть, того не счесть.
Не морочьте голову
Женскому-то полу-то,
Ес-ли больше не с чем лезть.

На меня давно «сэнговщине» начхать,
«Сионистский враг» на сердце мне
накакал.
Ни семьи, ни дома, ни народа… Знать,
Есть и «Родины», что кот наплакал.

В государстве гномов «пир»:
Шума – ну и ну!
Армия, надев мундир,
Идет на войну.

Каска сверху – сам в мундир —
Мальчик с пальчик – командир.
Батальон за ним шагает —
Он булавкою махает.

Следом свист, переполох —
Оседлали гномы блох.
Кавалерия лихая
Скачет, песни распевая.

Барабанщик лупит крепко
В скорлупу от пол-ореха
И поёт, что благодать
Вместе выйти воевать.

Ну а если день заходит,
Змей воздушный не подводит:
Самолётом он летит,
Фонарём гномам светит.

В государстве гномов ночь —
Все часы там застывают.
Армия – мундиры прочь
И в кроватках засыпает.

– И что ж ты предлагаешь мне?
– Не жить.
– Да уж, богатый выбор… Беспросветный:
жизнь точит на меня ножи —
смерть машет мне петлёй приветно.
– Но ведь пойми, так будет лучше…
– Всем ли?
– Нет… есть малыш и две малышки…
– Вот… Местом думаешь ты тем ли,
козёл?..
– …
– Ты здесь?.. Надулся и ушёл…
А!.. Чёрт с тобой! – и здесь беседе крышка.

Подвешенную рябь снеговых одеял,
Барашки белых птиц —
Всё облачным пером
Всевышний рисовал
На небе голубом.
Прозрения восторг
Меня бросает ниц:
Как я не замечал
Деревьев милых лиц,
Приветливость кустов
Как я не понимал?!
И лыжник огневой
По тундре неба мчит,
И ветер удалой
Его лучом пробит.
Но набежала тень
На Земляной покров,
И вечереет день,
И… не хватает слов.

Курчавятся улыбочки
Из-подо крон-папах,
Приподнялись на цыпочки
На тоненьких ногах.

Зелёными сердечками
Мне стали трепетать…
Но я не гуттаперчевый —
Их взглядом провожать.

Автобус резво тронется:
В смарагде светофор,
Ливанский кедр уклонится
Вступать с шофёром в спор.

Гибискусов лишь фифочки,
Не разрывая пут,
С заборамив обнимочку
За мною побегут.

С сосной кипарис млеет
Под эвкалиптов шарм,
Смоковницы фигеют[32]
От цитрусов и пальм.

Субтропики миндальные
Я вижу из окна.
Земля многострадальная, —
И пёстрая страна.

Акация целует кипарис,
Свой страх в её плечах он прячет,
И сосны бьют поклон без «бис»,
Словно евреи пред Стеною Плача.

К дождю задуло, к проливному…
Налились гневом души облаков,
И по закону строгому Земному
Животные уйдут в тепло, под кров.

Взмах дирижёра, – и легато грома…
И струны капель между небом и песками
Эол переберёт прозрачными руками
(Подсветкой сцены – молний пламя).
О горе тем, кто не нашёл тепла и дома:

Несчастные стенают, плачут
Перед дождя Стеною Плача!

Мы все рабы своих рабовладельцев,
Но что ещё коварней, рабытня,
Что наш хозяин сам рабеет
Пред тем, который им рабовладеет
И сам есть раб другого… Но и здесь херня:
 Возможно, что последний тоже раб.
Кого?.. Я в этой точке слаб.

Поплачь, поспи, шлемазл[33], —
Так здесь заведено:
Неподходящий в пазл[34]
Есть лузер[35] (всё равно, и говно).

В межзвёздной круговерти
Не исправляют брак —
К пожизненной ты смерти
Приговорён, (чудак, мудак).

Скорей, скорей (посланцем, засранцем),
Трухой уйди в эфир,
Чтоб глянцевитей глянца
Заглянцевел (наш, их) мир,

Где лик луны, густея,
Колышет все моря,
И Главный Ис– (-пытатель, – тязатель)
Не мучается зря.

Практичностью несёт, как от навоза,
Но в чёрной шутке есть добра заноза…
Мною учтён насмешки древний опыт
И сняты неуместные заботы:
Не знаю, сколько там друзей, врагов
на свете,
Но есть мой завтрак… первый и второй,
и третий.

Что выкружитесь, терпкие дни?..
Раните душу…
Ваш распорядок и беготни —
Ведь не нарушить.

Все мы покорны богиням судьбы…
Мойрам ли, Паркам…
Что напрядут там, тому уж и быть, —
Каркай не каркай.

Ломится утро и вяжется ночь —
Чёрной косынкой…
Морта прекрасна, как женщина, но —
С ней гильотинка.

Не огорчайтесь, потрите висок…
Это случиться —
С каждым ведь может… И под ритмок —
Будем кружиться.

Кружатся, кружатся ломкие дни…
Машут нам дланью…
Не осознать этой странной возни —
Чередованья.

Палач и врач, судья и мститель,
Губителен твой жуткий ход:
В своём движении вперёд
Себя ты рьяный сокрушитель.

Когда-нибудь сожмёшься в точку
Или, разорванный в кусочки,
Заснёшь в частицах-одиночках…
С надеждой завершаю строчку.

И трепетала ночь, рожая утро,
И месяц усмехался широко…
Я был в ночи непостижимо мудрым,
А утром слыл таким же дураком.

Я ночью сочинял и был на взлёте,
И музыкой звучал рождённый стих…
Но утром строфы подчинялись плоти —
Я к унитазу брёл, забыв про них…

И тужился, не понимая
Поэт ли я иль в быте обываю?

Так тяжело жить,
Словно валить лес,
Словно по-волчьи выть
И из трясины лезть.

Между смертей стен,
Во суеты острог,
Взят я живьём в плен,
Чтоб отгудеть срок.

Роком – с клубка нить,
И арестант седой —
Я обречён жить,
Сердце смирив с бедой.

И, изогнув дух,
Смог лишь уразуметь:
Чисто гореть, друг, —
Способ не озвереть.

Но от звонка в звонок
Я осуждён тлеть,
Чтоб, заслужив пинок,
Выйти на волю: в смерть.