Леонид Фраймович - Нич Ниднибай

Не верю, не верю я вам:
Вы слишком логичны, мадам,
Вы слишком привычны, мадам.
Не верю, не верю я вам.

Вы ложно милы, о мадам,
Вы слишком жестоки, мадам,
И сердце я вам не отдам.

О сколько свершили вы тризн,
Мадам распроклятая – жизнь?

Хайямом я сегодня день прожил:
Рукой по даме ниже чресл водил,
Глотнул вина и закусил омаром
(Конечно, это было не задаром).

Провиденье на счастье скупое,
Враг коварен, и друг – не друг,
Небо к нашим молитвам глухое —
Жизнь – это смертельный трюк.

В ней под куполом цирка природы
«Циркачи», затаив испуг,
Акробатами мчатся сквозь годы,
Совершая прощальный круг.

И, стыдясь детских глаз вопрошания,
Сладких сказок плетут покров,
Прикрывая свои деяния
Кружевами красивых слов.

Многое, многое хочется вякнуть:
Пухнет в мозгу нейронов попкорн.
Чтобы строфа не осталась абстрактной,
Сделаю музыки краткий обзор.

Новые жанры взлетали и падали —
Один задержался: «Дыра в голове».
Главное в нём – сумасшедший
ударник —
Музыка стала – «вещью в себе».

Ну совершенно в ударе зазнался:
Ишь, поднимает палками хай.
Видно, Шопен рядом с ним не валялся,
Моцарт, бедняга, – сиди отдыхай.

Слышится мне в несусветном далёко,
Что уничтожен весь музинструмент…
Лишь барабан задержался – и шоком
Дырку в башке оставляет в момент.

«Так… бумаги в порядке…
Ох… мне б о Боге – не о делах…
Конкурентам всем будет сладко…
Весь концерн рассыплется в прах…
Где же эта «жена-молодуха»?..
Видно, стерва, с охранником трах…
Жаль, что с первой не дожил до внуков…
Думал грипп – получился – крах…
Всё, чем жил, – теперь уже бред…
Думал – любят – фальши угар…
Я отца уж не видел сто лет…
Думал – грипп, – а вышел «омар»…
Думал – грипп… Оказался – рак…
Мне не страшно… Так даже лучше:
Можно снять маскарадный фрак
Несусветного благополучия…»

Метастазы больничного корпуса
расплескали кирпичные швы.
Осень плачет («К поминкам готовится…»),
ветер шмыгает носом листвы.

Самцов и самок мир…
Я забываю их.
О детство, мой кумир,
Я твой читаю стих.

Нектаром чистоты
Я снова опьянён.
Не предавай хоть ты,
Не прекращай мой сон.

Звенят, плывут, как дым,
Напевы светлых грёз,
Коль старость – «это Рим»[27],
То детство в нём Христос,

Распятый жизнью, чтоб
Воскреснуть и взнестись
Из лживости трущоб
В наивностную высь,

Чтоб подхватить меня
И дать мне в небе кров…
Парю-плыву, дразня
Шагаловских коров.

Посудомойкой в петлю залезть…
А литератор без чистой посуды…
Зачем ему Вы подпортили спесь
Своим «вином» из сердечной смуты?

Я не трогал, не трогал Ваш русский,
Он прекрасным ручьём журчит, —
Это мой – в голове нерусской
Всё звучит и бурчит… бурчит.

Что поделать? Не мною выбрано,
Где родиться и как говорить…
Доля истины Вами всё ж выдана:
Пастернака Гордону[28] ведь быть…

Изучал я языки разные,
Но не липнет, и – не со зла —
В голове моей мысли ужасные
На наречьи «в чём мать родила».

Был я там, у Вас, в эмиграции,
В эмигранты я здесь попал.
Продан самкой,
и в полной прострации —
Вечный Жид, но Иудой не стал.

Да, обои цирюльники портят…
Ну, животные, что же с них взять?
Но за это ль святейший Корчак
Был на детских сердцах распят?

Что?.. Не слышали?.. Я (при встрече)
Расскажу, в чём там дела суть…
Здесь черкну лишь, что в интернете
Нынче пишут о нас… Просто жуть!..

Что евреи – грибки дрожжевые
Революций и христианств…
Ходят-бродят везде чужие,
Портят краны и свежесть пространств.

Фрейды, Боры, Спинозы, Ландау
Мозги сушат и бомбыядрят…
«Биркенау на них, Биркенау!».
(Не простят, видно, нас, не простят).

Что Альберт, этот сын Германов,
Умолялне сжигать Хиросим:
Видно, знал сей «еврейчик драный» —
Жизнь – вовсе не «И» «ЭМ» «СИ» [29].

Что Вы правы: насильно не надо.
Вымрут так, коль подушки им вскрыть…
Что сказать надо всем этим гадам:
«Поумерьте свою вы прыть!

Пастернаки и Мандельштамы,
Не калечьте родной язык!»…
Яж?.. Не гений… и не упрямый —
Просто думать я им привык.

Как больно!..
В пространстве стихает
Посвист пичуги, да только —
В душе боль не тает…
Как горько!..
Но дерево тёмною кроной качает, —
Решаю – довольно!..
Но что-то девчоночка там напевает —
Взлетаю —
 В небесную темь,
И звёзды мигают…
Просторно!..
Я был в этом мире затем,
Чтобы мучиться, строфы слагая?..
Прощайте! Прощайте!
Я – исчезаю…
Но что-то девчоночка вновь напевает,
Меня возвращая…
Как больно!..

Как ты прекрасен, серый дождь,
Мой замарашка.
Я знал, я знал, что ты придёшь
Шуршащей сказкой.

Сосна, продрогшая насквозь,
Землицы кашка,
Ты смоешь боль, ты смоешь злость,
Твои замашки

Милы мне, мокрый негодяй,
Босяк отпетый.
Стучи в окно и завывай
В отместку лету.

Серьёзней стали воробьи,
Котам взгрустнулось.
Кусты, твоих даров полны,
К земле пригнулись.

Мечты мои «снесло с петель»:
Во граде чистом
Я вижу белую метель
И плен пушистый,

Зима обволокла крыльцо,
В ней снег лучится,
И чьё-то милое лицо
На санках мчится.

1
Итак, – опять война?
Задумчив Вашингтон…
Хитёр Пекин, загадочна Москва…
Опять ракетный вой избороздит пейзаж?
Воинственен шиит, Израиль возмущён…
На биржах мира вновь ажиотаж…
Париж – «шершит ля фам»[30].
Берлин и Лондон – в пиве.
А дети?! Алеса?! А птицы?! А поля?!
Безмерна злоба. Страшен дух наживы.
Коварен враг… И вновь горит Земля.

2
Где Мюнхен… Тегеран?..
Шёл год тридцать девятый…
Нет, нет, соврал: две тысячи – надцатый…
Шёл дождь…
И шла война… Шло время, шли солдаты…
Шёл дождь…
Земля ж просила пить:
Бесился люд проклятый…
Шёл дождь…
Плыли в грязи солдаты…
Брат ненавидел брата…
И было всем понятно:
Планеты крематорий дождю не погасить.

Что же ты, деревце,
Вправду забыло,
Где ты живёшь?
Красным и жёлтым
Зелень покрыло —
В южный-то дождь?

Аборигенам
Вечнозелёным
Просто смешно.
Гнутся, трясутся,
Тёмными кронами
Смотрят в окно.

Смейтесь, смотрите,
Тыкайте ветками, —
Мне всё равно.
Да, с этим деревцем
Связан я крепко,
Мы заодно.

Хладом осмеяны,
Даже в изгнании
Будем краснеть,
Жёлтое наше
Воспоминание
Осенью петь.

Мокнет бельё под дождями осенними
(Старый бобыль постирал – и забыл).
Вместо привычного птиц песнопения,
Ветер тягучую песню заныл.

– Что ж ты согнулся в десять погибелей?
Сколько уж раз погибал-оживал?
– Да, это правда, но вы-то ведь видели —
Кто-то мне подлостью в спину стрелял?
 Долго готовился, целился… Видимо,
Точку смертельную в теле искал.
Знал, – не Пелей и Фетида родители.
Подлостью в сердце с тыла стрелял.

Неразличимы враги позатыльные —
Эти погибели – гибельны сильно.