Максимилиан Волошин - Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

Недавно над морем я долго стоял.
В туманной обманчивой дали
Ревел и катился бушующий вал,
Немые громады недвижимых скал
Под натиском моря дрожали.
Порывистый ветер в ущельях гудел,
И горы глядели угрюмо.
Я долго над морем стоял и смотрел,
Томимый мучительной думой.
Я думал: ты страшен, велик, океан,
Лежишь в бесконечном просторе.
Но есть и страшнее тебя великан –
И это житейское море;
Оно и грозней и опасней, чем ты,
Хоть часто в опасном покое
Ласкает и нежит и манит мечты,
Чаруя своей красотою.
Но много разбитых надежд там на дне…

Чудный мир волшебной сказки!
Полный неги старый сад,
Освещенный весь луною,
Роз и фиалок аромат.
Воздух нежит и ласкает…

У ворот разрушенного храма,
Где сплетаются и плющ и виноград
Вкруг колонн разбитой колоннады,
Где акаций белых аромат,
Что как кружевом на сером фоне камня
Рассыпают зелень яркую ветвей,
Так струится, нежный и прекрасный;
Посреди обломков и камений
Уцелела странная статуя.
Хоть от времени потрескалась она,
Но в лице ее чудесные черты…

Море как зеркало. Тишь непробудная.
Неизмеримый простор.
Даль синеватая, светлая, чудная
Манит, ласкает мой взор.
Скалы в воде целиком отражаются.
Жарко! Уплыть лучше в ночь!

Прекрасна благодатная
Юга красота,
Но жажда невозвратная
Манит меня всегда.
От юга вечно ясного
На север милый мой,
Хоть меньше там прекрасного,
Зато ведь он родной.
Уж так на свете водится,
Велося так всегда –
Гора с горой не сходится
Вовеки никогда.

Песни чудные милой отчизны моей,
Без конца я вас слушать готов.
Родились вы в просторе зеленых степей,
В глубине лесов.
В вас

Мне снилась ночь: в сиянии луны
Лежали бледные остатки разрушенья –
Обломки гордые далекой старины,
Развалины эпохи Возрожденья.
Лишь кое-где, изящна и стройна,
Из праха и пыли колонна возвышалась
Дорийски-строгая. Казалось, что она
Над силой времени спокойно издевалась.
Разбросаны кругом, лежали меж камней
Порталы, портики, фронтоны, изваянья,
Кентавр и сфинкс – смесь зверя и людей,
Фантазии причудливой созданья.
И мраморный раскрытый саркофаг
Лежал нетронутый под грудами развалин…

В стенах наших душных больших городов,
Где нет ни простора, ни света,
Где воздух отравлен, где зелень садов
Желтеет средь знойного лета,
Где зелень лесов и раздолье полей –
В искусственных красках картины –
Мы видим при свете вечерних огней
За толстым окошком витрины.
Где даже сама чародейка-весна
Земли не ласкает цветами,
Не будит заснувшие реки от сна,
Не льется в канавках ручьями.
Давно мы отвыкли от ярких лучей,
От бодрой и светлой природы,
И нам не понятно, что шепчет ручей,
Рыданья ночной непогоды.
Степные туманы, безмолвие гор,
И звездочек светлых мерцанье,
И волн бесконечный, живой разговор,
И сосен немых очертанья.
Но здесь, под потоками ярких лучей,
Под небом родимого Крыма
Люблю я природу сильней, горячей –
Как тучки, плывущие мимо,
Спокойно скользят над моею душой
Простые и ясные думы.

В Шулинской долине привольно садам.
Кругом меловые отроги.
Отсюда к умершим давно городам
Идут через горы дороги.
В Шулинской долине – и тень и покой;
А ночью, когда разгорятся
Лучистые звезды вдали голубой,
В Шулинской долине бесшумной толпой
Виденья и тени роятся.
Видения к путнику сходят сквозь тьму,
Уйдут, возвращаются снова;
И вьются и шепчут, и снятся ему
Далекие тени былого.

Глядя на утесы и выступы скал,
На серые кручи, на эти
Могучие башни, я вдруг проникал
Сквозь мрак пролетевших столетий.
Спускается вечер. До слуха достиг
Ручья однозвучного ропот.
Чу! Снизу долины послышался крик
И конный отрывистый топот.
То мчится к Мангупу испуганный хан,
За ним царедворцы толпою.
Внизу по долинам ложится туман,
Поляны покрыты росою.
Чалма набекрень; отклонившись назад,
Он стиснул зубчатые шпоры.
Далёко в долине остался Албат,
Уж близки Мангупские горы.
Там в тихой долине на гребне горы –
Мангупа зубчатые стены,
Во время осады и смутной поры
Служившие ханам Равенной.

Торопит и бьет он нагайкой коня,
Чепрак весь от пыли белеет.
В последних лучах догоравшего дня
Вершина Мангупа алеет.
«Ах, Ваше величество! Царь из царей!
Брат солнца, властитель вселенной!
Могучий и грозный великий Гирей,
Меняйте же лошадь, бежим же скорей
За эти могучие стены!»
Так визирь великий смиренно изрек
Могучему хану Сарая –
А он и не слышит, лишь мчится вперед,
Нагайкой коня погоняя.

Всё тихо. На темных мангупских стенах
Недвижно стоят часовые.
Луна, отражаясь на острых камнях,
Зажгла огоньки золотые.
А замок, окутанный тьмою, молчит,
Не слышно ни звука, ни шума…
Лишь хан у окошка безмолвно стоит,
На дальнее зарево долго глядит
И думает тяжкую думу.
Не спит и глядит он, и думает он,
Сжимая могучие руки:
«Аллах! О, ужели всё это не сон,
Все эти безумные муки?
. . . . . . . . . . . . . . .

Как раненый змий, издыхает Сарай,
Убили его Московиты.
А будет и хуже! Так это и знай –
На эти долины взгляни ты.
Свежа и прекрасна родная страна,
Как гурия рая мила мне.
И будет врагами она сожжена,
И камня не будет на камне.
А после, когда разрешенье пройдет,
Замолкнет Мангуп опустелый, –
Толпа чужеземцев-гяуров придет
Разведать минувшего дело.
И будут безбожно писать на стенах
Свои имена и прозванья.
Бледнеешь! Так хочет великий Аллах –
Я знаю Аллаха желанье.
А дальше что будет – дрожи и внимай:
Сюда губернатор приедет,
И плотно закусит и выпьет здесь чай,
А после со свитой уедет.
Сынам твоим много придется терпеть,
Властитель Сарая богатый,
Твой правнук не будет Сараем владеть,
А только казенной палатой.
И скалы, пока времена пробегут,
Пребудут безмолвны и немы.
Затем – трепещи! здесь поэты пройдут
И вместе напишут поэму.
Затем предрекаю ужасные дни:
Прибудут студенты в отставке.
Поэму обдумывать станут они,
Воссевши на каменной лавке!!

И был туман. И средь тумана
Виднелся лес и склоны гор.
И вдруг широкого Лемана
Сверкнул лазоревый простор.
Зеленый остров, парус белый,
«На лоне вод стоит Шильон»,
А горы линиею смелой
Рассекли синий небосклон.
И серебристые туманы
Сползают вниз по склонам гор,
И виноградник, как ковер,
Покрыл весь берег до Лозанны
И мягко складками идет
До самой синей [глади] вод.