Максимилиан Волошин - Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

Грязную тучу тошнило над городом.
Шмыгали ноги. Чмокали шины.
Шофёры ругались, переезжая прохожих.
Сгнивший покойник с соседнего кладбища,
Во фраке, с облезшими пальцами,
Отнял у девочки куклу. Плакала девочка.
Святая привратница отхожего места
Варила для ангелов суп из старых газет:
  «Цып, цып, цып, херувимчики…
  Цып, цып, цып, серафимчики…
  Брысь ты, архангел проклятый,
  Ишь, отдавил серафиму
  Хвостик копытищем…»
А на запасных путях
Старый глухой паровоз
Кормил жаркой чугунною грудью
Младенца-бога.
В яслях лежала блудница и плакала.
А тощий аскет на сносях,
Волосатый, небритый и смрадный,
В райской гостиной, где пахло
Духами и дамскою плотью,
Ругался черными словами,
Сражаясь из последних сил
С голой Валлотоновой бабой
И со скорпионом,
Ухватившим серебряной лапкою сахар.
Нос в монокле, писавший стихи,
Был сораспят аскету,
И пах сочувственно
Пачулями и собственным полом.
Медведь в телесном трико кувыркался.
Райские барышни
Пили чай и были растроганы.

А за зеркальным окном
Сгнивший покойник во фраке,
Блудница из яслей,
Бог паровозный
И Божья Матерь,
Грустно меся ногами навозную жижу,
Шли на запад
К желтой, сусальной звезде,
Плясавшей на небе.

Из Крокодилы с Дейшей
Не Дейша ль будет злейшей?
  Чуть что не так –
Проглотит натощак…

У Дейши руки цепки,
У Дейши зубы крепки.
  Не взять нам в толк:
Ты бабушка иль волк?

Безумной, маленькой и смелой
В ваш мир с Луны упала я,
Чтоб мчаться кошкой угорелой
По коридорам бытия.

Вышел незваным, пришел я непрошеным,
Мир прохожу я в бреду и во сне…
О, как приятно быть Максом Волошиным
    Мне!

За то, что ты блюла устав законов
И стопы книг на полках и в шкафах;
За то, что делала «наполеонов»
На тезоименитных торжествах;
За то, что ты устраивала сборы
На желтый «гроб», на новые заборы
И, всех волошинцев объединив,
Ты возглавляла дачный коллектив;
За то, что ты присутствовала скромно
На всех попойках и вносила пай
И – трезвая – была сестрой приемной
Упившимся бурдою невзначай;
За то, что ты ходила за больными
Поэтами, щенками… и зато,
Что, утаив пророческое имя,
Нимб святости скрывала под пальто;
За то, что соглашалась выйти замуж
За жуткого ветеринара ты,
За то, что как-то признавалась нам уж,
Что хромота есть признак красоты;
За то, что с осиянными очами
От Белого ты не спала ночами,
В душе качая звездную метель;
За то, что ты была для всех – АНЧУТКОЙ,
Растрепанной, нелепою и чуткой, –
Тебя благословляет Коктебель!

Хорошо, когда мы духом юны,
Хоть полвека на земле цветем,
И дрожат серебряные струны
В волосах и в сердце молодом.

Мир любить, веселием согретый,
Вольных гор синеющий уют
И чертить немые силуэты –
Беглый след несущихся минут.

Знать лишь то, что истинно и вечно,
Красотою мерить жизнь свою
И над жизнью танцевать беспечно,
Как изящный мистер Хью.

На берегах Эгейских вод
Белье стирала Навзикая.
Над Одиссеем небосвод
Вращался, звездами мерцая.
Эфир огнями проницая,
Поток срывался Персеид.
И, прах о небо зажигая,
Не остывал аэролит.

Я падал в бездны. Мой полет
Насквозь, от края и до края,
Алмазом резал синий лед,
Пространство ночи раздирая.
Денница – жег миры тогда я,
Сам пеплом собственным повит,
Но, стужу звездную пронзая,
Не остывал аэролит.

Из века в век, из рода в род, –
Лафоргов вальс планет сбивая,
Сперматозоиды фокстрот
Танцуют, в гроте нимф сверкая.
И Афродита площадная
Тела качает, дух щемит,
Чтоб, вечность оплодотворяя,
Не остывал аэролит.

Поэт, упавший к нам из рая,
Ты спишь под гнетом звездных плит,
Чтоб, в землю семя зарывая,
Не остывал аэролит.

Сбиралася буря. Свинцовые тучи
Над морем сурово висели.
И море утихло. Гранитные кручи
С угрозою в бездну глядели…

Мечтатель безумный, с младенческих лет
Природу любить приучился.
В мечтаньях и думах я, бедный поэт,
Бог знает, куда уносился…

То было в давни времена,
Когда Эллада вся была
Страной искусства и любви, –
Что знаешь, может быть, и ты.
И в той стране, под сенью древ,
Оставив игры прочих дев,
Одна красавица жила.
О ней хочу поведать я.
Она с рождения была
Тиха, задумчива всегда,
Как серна робкая легка,
Стройна, пуглива и дика.
Уйдет порой от дома прочь
И пропадает день и ночь.
Сидит над морем на скале,
На море смотрит. Вдалеке
Волна катится за волной –
Ей мил шумящий их прибой…

По слову грозного владыки
Восстали тысячи людей.
Но умер он – и смолкли клики
Он позабыт в стране своей.
Но вот писатель. Он при жизни
Почти что не известен был…

Меж чудных роз одна есть роза,
Нам жизнь и свет дает она.
Она не вянет от мороза,
Она спасет нас от зла.
Та роза есть любовь святая –
Любовь великая Христа…

В темнице под двойным запором
Сидит плененный Псаменит,
Лишенный царства. Грустным взором
В окно он узкое глядит.
И вдруг он видит, пораженный:
В одежде бедной и плохой
Его друзей и приближенных
Идут и дочери и жены,
Будто рабыни, за водой.
Он видит дочь свою меж ними,
Рыданья слышит их отцов…

Послов посылает в Египет Камбиз,
Велит он сказать египтянам:
«Сдавайтесь мне, как другие сдались,
Не то самолично приеду в Мемфис –
И горе всем будет буянам!»
Вспылил не на шутку тогда Псаменит,
Указ выдает он престрогий,
Чтоб в Ниле послов, как котят, утопить,
А сам, улыбаясь, потом говорит:
«Туда дуракам и дорога!»
Камбиз, оскорбяся поступком таким,
Дружины в Египет приводит,
И, жаждою мести и гневом томим,
В полях Пелузийских он сходится с ним
И страшный тут бой происходит…
И хитрость такую устроил Камбиз:
Взять кошек велит он солдатам…