Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме

                             Обыщи-ка
обоих.

         Ваше имя?

                       Вот, табак
просыпали, эх вы! Кто ищет имя
у человека в табакерке? Можно
вас угостить?

                   Вы тут хозяин?

                                       Как же.

А это кто?

                Больная.

                            Вы напрасно
скрывали тут преступника…

                                       Случайно
я забежал…

               Вы — Тременс, бунтовщик?

Спать хочется. Скорее…

                                  По приказу,
сенатом изданному нынче,
июня девятнадцатого, будет
на месте… Ба! там кто-то есть еще.

Держите их. Я погляжу…

                                   Вот медлит…
Спать хочется…

                     Да, выспимся…

                                         Мы? Полно,
тебя не тронут. Смерти ты боишься?

Все это я люблю: тень, свет, пылинки
в воронке солнца; эти лужи света
на половицах; и большие книги,
что пахнут временем. Смерть — любопытна,
не спорю…

              Элла словно кукла… Что с ней?..

Да, так нельзя.

                      Послушай, братец мой,
снеси-ка, вот, больную рядом, в спальню,
а погодя за лекарем пошлем.
Ты что — оглох?

                       Оставь его. Не нужно.
Меня уложат где-нибудь в сторонке,
она и не увидит. Дандилио,
ты говорил о солнце… Это странно,
мне кажется, мы — схожие, а в чем —
не уловлю… Давай сейчас рассудим.
Ты принимаешь смерть?

                                   Да. Вещество
должно истлеть, чтоб веществу воскреснуть —
и вот ясна мне Троица. Какая?
Пространство — Бог, и вещество — Христос,
и время — Дух. Отсюда вывод: мир,
составленный из этих трех, — наш мир —
божественен…

                    Так. Продолжай.

                                            Ты слышишь,
какой там топот в комнатах моих?
Вот сапоги!

                И все-таки наш мир…

…божественен; и потому все — счастье;
и потому должны мы распевать,
работая: жить на земле и значит
на этого работать властелина
в трех образах: пространство, вещество
и время. Но кончается работа,
и мы на праздник вечности уходим,
дав времени — воспоминанье, облик —
пространству, веществу — любовь.

                                                   Вот видишь —
в основе я согласен. Но мне рабства
счастливого не нужно. Я бунтую,
бунтую против властелина! Слышишь!
Я всех зову работу бросить! Прямо —
валяй на праздник вечности: там в безднах
блаженных отдохнем.

                                Поймали. Крик.

Я и забыл Клияна…

                           А! Западня!
И здесь они!

                  Морн… Морн… Морн… Я как будто
во сне слыхала голос: Морн — король…

Довольно вам по комнатам носиться!

Я умоляю…

               Имя!

                       Умоляю…
Я молод… Я так молод! Я велик,
я — гений! Гениев не убивают!..

Вы отвечайте на вопросы!

                                      Имя
мое Клиян… Но буду королю
служить… Клянусь… Я знаю, где корона…
Отдам… клянусь…

                          Э, не хватай за икры,
я прострелю себе сапог.

                                   Поща-а…!

Пространство — Бог, ты говоришь. Отлично.
Вот объясненье крыльев — этих крыльев,
которыми мы населяем рай…

А!.. Нет конца… конца…

                                  Живуч, бедняга.

Да. Нас волнуют быстрые полеты,
колеса, паруса и — в детстве — игры,
и в молодости — пляски{164}.

<…>
Не следует убитых пулей в сердце
бить этой мелкой дробью толков… Ночь
сегодня будет синяя, как триста
июльских дней, сгущенных, потемнелых
от густоты, скрипящих под нажимом
то сладострастьем жабьим на прудах,
то маслянистой судорогой листьев…
Когда б я не был королем, то стал бы
поэтом, жаркой лирой в эту ночь,
насыщенную синевою, в эту
живую ночь, что вздрагивает длинно
под роем звезд, как чуткая спина
Пегаса — вороного… Мы не будем —
не правда ли? — о смерти говорить, —
но светлою беседою о царстве,
о власти и о счастии моем
мне освежайте душу, отгоняйте
широких мягких бабочек от света —
и за глотком вина еще глоток,
чтоб искренней и слаще раздавались
слова души… Я счастлив.

                                     Государь,
а танцы будут?..

                      Танцы? Негде, Элла.

Меня зовут не Элла…

                             Я ошибся…
так… вспомнилось… Я говорю, что негде
тут танцевать. Но во дворце, пожалуй,
устрою бал — громадный, при свечах,
да, при свечах, под пышный гул органа…

Король… король смеется надо мною.

Я счастлив!.. Если я и бледен — это
от счастия!.. Повязка… слишком… туго…
Эдмин, скажи… нет, впрочем, сам… поправь..
так… хорошо…

                    Король устал, быть может?
Быть может, гости…

                            Ох, как он похож!..
Ты погляди, Эдмин, — похож как!.. Нет,
я не устал. Давно ты из столицы?

Мой государь, я был грозой гоним:
чернь, от тебя шарахнувшись, случайно
меня толкнув, едва не отдавила
мне душу. Я бежал. С тех пор я мыслил
и странствовал. Теперь я возвращусь,
благословляя скорбное изгнанье
за сладость возвращенья… Но в вине
есть крылышки пчелиные; в отраде —
есть для меня прозрачная печаль:
мой старый дом, где сыздетства я жил,
мой дом сожжен…

                          Но спасена отчизна!

Как объясню? Отчизна — божество
бесплотное; а наш любимый угол
на родине — вот это зримый образ
бесплотного. Мы только знаем Божью
бородку раздвоенную; отчизну
мы узнаем в чертах родного дома.
От нас никто ни Бога не отнимет,
ни родины. Но теплый образок
жаль потерять. Мой дом погиб. Я плачу.

Клянусь, такой же дом, на том же месте
я для тебя построю. И не зодчий —
твоя любовь проверит чертежи;
не плотники — твои воспоминанья
помогут мне; не маляры — глаза
живые твоего же детства: в детстве
мы видим душу красок…

                                  Государь,
благодарю: я знаю — ты волшебник,
я счастлив тем, что понял ты меня,
но мне не нужно дома…

                                 Клялся я…
Что клятва? Лепет гордости. А смотришь —
смерть тут как тут. Что клятва? И звезда
обманывает душу звездочета,
в условный срок порой не возвращаясь.
Постой… скажи… Ты знал ли старика
такого — Дандилио?

                             Дандилио?
Нет, государь, не помню…