Владимир Набоков - Трагедия господина Морна
Обзор книги Владимир Набоков - Трагедия господина Морна
Владимир Набоков
Трагедия господина Морна
АКТ I
Сцена I
Комната. Шторы опущены. Пылает камин. В кресле у огня, закутанный в пятнистый плед, дремлет Тременс. Он тяжело просыпается.
ТРЕМЕНС:
Сон, лихорадка{1}, сон; глухие смены
двух часовых, стоящих у ворот
моей бессильной жизни…
На стенах
цветочные узоры образуют
насмешливые лица; не огнем,
а холодом змеиным на меня
шипит камин горящий… Сердце, сердце,
заполыхай! Изыди, змий озноба!..
Бессилен я… Но, сердце, как хотел бы
я передать мой трепетный недуг
столице этой стройной и беспечной,
чтоб площадь Королевская потела,
пылала бы, как вот мое чело;
чтоб холодели улицы босые,
чтоб сотрясались в воздухе свистящем
высокие дома, сады, статуи
на перекрестках, пристани, суда
на судорожной влаге!..
(Зовет.)
Элла!.. Элла!..
Входит Элла, нарядно причесанная, но в халатике.
ТРЕМЕНС:
Портвейна дай, и склянку, ту, направо,
с зеленым ярлыком…
Так что же, едешь
плясать?
(открывает графин)
Да.
Твой Клиян там будет?
Будет.
Любовь?
(садится на ручку кресла)
Не знаю… Странно это все…
Совсем не так, как в песнях… Этой ночью
мне чудилось: я — новый, белый мостик,
сосновый, кажется, в слезах смолы, —
легко так перекинутый над бездной…
И вот я жду. Но — не шагов пугливых,
нет, — жаждал мостик сладко поддаваться,
мучительно хрустеть — под грубым громом
слепых копыт… Ждала — и вот, внезапно,
увидела: ко мне, ко мне, — пылая,
рыдая, — мчится облик Минотавра,
с широкой грудью и с лицом Клияна!
Блаженно поддалась я, — и проснулась…
Я понял, Элла… Что же, мне приятно:
то кровь моя воскликнула в тебе, —
кровь жадная…
(готовит лекарство)
Кап… кап… пять, шесть… кап… семь… Довольно?
Да. Одевайся, поезжай… уж время…
Стой, — помешай в камине…
Угли, угли,
румяные сердечки… Чур — гореть!
(Смотрится в зеркало.)
Я хорошо причесана? А платье
надену газовое, золотое.
Так я пойду…
(Пошла, остановилась.)
…Ах, мне Клиян намедни
стихи принес; он так смешно поет
свои стихи! Чуть раздувая ноздри,
прикрыв глаза, — вот так, смотри, ладонью
поглаживая воздух, как собачку…
(Смеясь, уходит.)
ТРЕМЕНС:Кровь жадная… А мать ее была
доверчивая, нежная такая;
да, нежная и цепкая, как цветень,
летящий по ветру — ко мне на грудь…
Прочь, солнечный пушок!.. Спасибо, смерть,
что от меня взяла ты эту нежность:
свободен я, свободен и безумен…
Еще не раз, услужливая смерть,
столкуемся… О, я тебя пошлю
вон в эту ночь, в те огненные окна
над темными сугробами — в дома,
где пляшет, вьется жизнь… Но надо ждать…
Еще не время… надо ждать.
Задремал было. Стук в дверь.
ТРЕМЕНС:
(встрепенувшись)
Войдите!..
Там, сударь, человек какой-то — темный,
оборванный — вас хочет видеть…
Имя?
Не говорит.
Впусти.
Слуга вышел. В открытую дверь вошел человек, остановился на пороге.
ТРЕМЕНС:
Что вам угодно?
(медленно усмехнувшись)
…и на плечах все тот же пестрый плед.
(всматривается)
Позвольте… Муть в глазах… но — узнаю,
но узнаю… Да, точно… Ты, ты? Ганус?
Не ожидал? Мой друг, мой вождь, мой Тременс,
не ожидал?..
Четыре года, Ганус!..
Четыре года? Каменные глыбы —
не годы! Камни, каторга, тоска —
и вот — неописуемое бегство!..
Скажи мне, что — жена моя — Мидия…
Жива, жива… Да, узнаю я друга —
все тот же Ганус, легкий, как огонь,
все та же страстность в речи и в движеньях…
Так ты бежал? А что же… остальные?
Я вырвался — они еще томятся…
Я, знаешь ли, к тебе, как ветер, — сразу,
еще не побывал я дома… Значит,
ты говоришь, Мидия…
Слушай, Ганус,
мне нужно объяснить тебе… Ведь странно,
что главный вождь мятежников… Нет, нет,
не прерывай! Ведь это, правда, странно,
что смею я на воле быть, когда
я знаю, что страдают в черной ссылке
мои друзья? Ведь я живу, как прежде;
меня молва не именует; я
все тот же вождь извилистый и тайный…
Но, право же, я сделал все, чтоб с вами
гореть в аду: когда вас всех схватили,
я, неподкупный, написал донос
на Тременса… Прошло два дня; на третий
мне был ответ. Какой? А вот послушай:
был, помню, вечер ветреный и тусклый.
Свет зажигать мне было лень. Смеркалось.
Я тут сидел и зыблился в ознобе,
как отраженье в проруби. Из школы
еще не возвращалась Элла. Вдруг — стучат,
и входит человек: лица не видно
в потемках, голос — глуховатый, тоже
как бы подернут темнотой… Ты, Ганус,
не слушаешь!..
Мой друг, мой добрый друг,
ты мне потом расскажешь. Я взволнован,
я не слежу. Мне хочется забыть,
забыть все это: дым бесед мятежных,
ночные подворотни… Посоветуй,
что делать мне: идти ль сейчас к Мидии,
иль подождать? Ах, не сердись! не надо!..
Ты — продолжай…
Пойми же, Ганус, должен
я объяснить! Есть вещи поважнее
земной любви…
…так этот незнакомец… —
рассказывай…
…был очень странен. Тихо
он подошел: «Король письмо прочел
и за него благодарит», — сказал он,
перчатку сняв, и, кажется, улыбка
скользнула по туманному лицу.
«Да… — продолжал посланец, театрально
перчаткою похлопывая, — вы —
крамольник умный, а король карает
одних глупцов; отсюда вывод, вызов:
гуляй, магнит, и собирай, магнит,
рассеянные иглы душ мятежных,
а соберешь — подчистим, и опять —
гуляй, блистай, притягивай…» Ты, Ганус,
не слушаешь…
Напротив, друг, напротив…
Что было дальше?
Ничего. Он вышел,
спокойно поклонившись… Долго я
глядел на дверь. С тех пор бешусь я в страстном
бездействии… С тех пор я жду; упорно
жду промаха от напряженной власти,
чтоб ринуться… Четыре года жду.
Мне снятся сны громадные… Послушай,
срок близится! Послушай, сталь живая,
пристанешь ли опять ко мне?..
Не знаю…
Не думаю… Я, видишь ли… Но, Тременс,
ты не сказал мне про мою Мидию!
Что делает она?..
Она? Блудит.
Как смеешь, Тременс! Я отвык, признаться,
от твоего кощунственного слога, —
и я не допущу…
В дверях незаметно появилась Элла.