Алексей Апухтин - Стихотворения

                   Один корнет, по имени Юрлов,
                Внезапно заболел горячкою балетной.
                      Сейчас созвали докторов, —
                Те выслали его с поспешностью заметной
                      По матушке по Волге вниз,
                         Чтоб пить кумыс.
                Юрлов отправился, лечился, поправлялся,
                Но, так как вообще умеренностью он
                         В питье не отличался
                      И был на выпивку силен,
                Он начал дуть кумыс ведром, и преогромным,
                      И тут с моим корнетом томным
                   Случилось страшное несчастье… Вдруг
                         О, ужас! О, испуг!
                   Чуть в жеребенка он не превратился:
                Охотно ел овес, от женщин сторонился,
                      Зато готов был падать ниц
                Пред всякой сволочью из местных кобылиц.
                Завыли маменьки, в слезах тонули жены,
                      В цене возвысились попоны,
                      И вид его ужасен был
                         Для всех кобыл.
                Твердили кучера: "Оказия какая!"
                      И наконец начальник края,
                      Призвав его, сказал: "Юрлов,
                      Взгляни, от пьянства ты каков!
                      И потому мы целым краем
                      Тебя уехать умоляем.
                      Конечно, гражданина долг
                      Тебе велел бы ехать в полк,
                Но так как лошадей у нас в полку не мало,
                      То, чтоб не сделалось скандала,
                Покуда не пройдет волнение в крови,
                      В Москве немного поживи!"
                      Юрлов послушался, явился
                      В Москву — и тотчас же влюбился
                      В дочь генерала одного,
                С которым некогда был дружен дед его.
                      Всё как по маслу шло сначала:
                      Его Надина обожала,
                      И чрез неделю, в мясоед,
                      Жениться должен был корнет.
                   Но вот что раз случилось с бедной Надей:
                Чтобы участвовать в какой-то кавалькаде,
                      Она уселася верхом
                   И гарцевала на дворе своем.
                      К отъезду было всё готово.
                   Вдруг раздался протяжный свист Юрлова.
                Блестя своим pince-nez[11], подкрался он, как тать,
                      И страстно начал обнимать…
                      Но не Надину, а кобылу…
                      Легко понять, что после было.
                      В испуге вскрикнул генерал:
                      "Благодарю, не ожидал!"
                Невеста в обморок легла среди дороги,
                      А наш Юрлов давай Бог ноги!
                Один фельетонист, в Москве вселявший страх,
                   Сидевший в этот час у дворника в гостях
                   И видевший поступок этот странный,
                   Состряпал фельетон о нем пространный
                   И в Петербург Киркору отослал.
                      Конечно, про такой скандал
                   Узнала бы Европа очень скоро,
                      Но тут, по счастью, на Киркора
                   Нахлынула беда со всех сторон.
                         Во-первых, он
                   Торжественно на площади столичной
                      Три плюхи дал себе публично,
                   А во-вторых, явилася статья,
                   Где он клялся, божился всем на свете,
                         Что про военных ни…
                   Не станет он писать в своей газете.
                      Вот почему про тот скандал
                      Никто в Европе не узнал.

                Читатель, если ты смышлен и малый ловкий,
                   Из этой басни можешь заключить,
                   Что иногда кумыс возможно пить,
                      Но с чувством, с толком, с расстановкой.
                А если, как Юрлов, начнешь лупить ведром,
                      Тогда с удобством в отчий дом
                         Вернешься шут шутом.

                   Почтенный Оливье, побрив меня, сказал:
                         "Мне жаль моих французов бедных
                      В министры им меня Господь послал
                   И Трубникова дал наместо труб победных".

                          С тобой размеры изучая,
                          Я думал, каждому из нас
                          Судьба назначена иная:
                          Ты ярко блещешь, я угас.

                          Твои за жизнь напрасны страхи,
                          Пускайся крепче и бодрей,
                          То развернись, как амфибрахий,
                          То вдруг сожмися, как хорей.

                          Мои же дни темны и тихи.
                          В своей застрявши скорлупе,
                          И я плетуся, как пиррихий,
                          К чужой примазавшись стопе.

                        О Боже! Ты, который зришь
                        Нас, прихожан сей церкви светской,
                        Молитву русскую услышь,
                        Хотя и в стороне немецкой!
                        Молитва будет та тепла,
                        Молю тебя не о Синоде…
                        Молю, чтоб главный бич в природе —
                        Холера — далее ушла.
                        Молю, чтоб судьи мировые,
                        Забыв обычаи былые
                        И на свидетеля не злясь
                        За то, что граф он или князь,
                        Свой суд по совести творили…
                        Чтоб даже, спрятав лишний гром,
                        И генерала не казнили
                        За то, что чин такой на нем.
                        Чтоб семинарий нигилисты
                        И канцелярий коммунисты —
                        Маратов модная семья —
                        Скорее дождались отставки,
                        Чтоб на Руси Феликса Пья
                        Напоминали разве пьявки…
                        Чтобы журнальный Оффенбах,
                        Катков — столь чтимый всей Москвою,
                        Забывши к немцам прежний страх,
                        Не трепетал пред колбасою!
                        Чтобы в течение зимы,
                        Пленясь победою германской,
                        В солдаты не попали мы
                        По силе грамоты дворянской…
                        К пенатам возвратясь своим,
                        Чтоб каждый был здоров и статен
                        И чтоб отечественный дым
                        Нам был действительно приятен.

                           По всевышней воле Бога
                           Был твой спич довольно пуст.
                           Говорил хотя ты много,
                           Всё же ты не Златоуст.