Алексей Апухтин - Стихотворения

                                Пьяные уланы
                                Спят перед столом,
                                Мягкие диваны
                                Залиты вином.
                                Лишь не спит влюбленный,
                                Погружен в мечты, —
                                Подожди немного,
                                Захрапишь и ты.

                И странно, и дико, и целый мне век не понять
                      Тех толстых уродливых книжек:
                Ну как журналистам, по правде, не грех разругать
                   "Отрывки моих поэтических вспышек"?
                Уж я ль не трудился! Пудовые оды писал,
                      Элегии, драмы, романы,
                Сонеты, баллады, эклоги, "Весне" мадригал,
                   В гекзаметры даже облек "Еруслана"
                Для славы одной! (Ну, конечно, и денежки брал —
                      Без них и поэтам ведь жутко!)
                И всё понапрасну!.. Теперь только я распознал,
                   Что жизнь — препустая и глупая шутка!

                      Пускай свой путь земной пройду я
                      Людьми не понят, не любим, —
                      Но час настанет: не тоскуя,
                      Я труп безгласный брошу им!
                      И пусть могилы одинокой
                      Никто слезой не оросит —
                      Мне всё равно! Заснув глубоко,
                      Душа не узрит мрамор плит.

                        Осенний дождь волною грязной
                                Так и мочил,
                        Когда к клячонке безобразной
                                Я подходил.

                        Смотрели грустно так и лужи,
                                И улиц тьма,
                        И как-то сжалися от стужи
                                Кругом дома.

                        И ванька мой к квартире дальной
                                Едва плелся,
                        И, шапку сняв, глядел печально,
                                На чай прося.

                                     1

                       Видок печальный, дух изгнанья,
                       Коптел над "Северной пчелой",
                       И лучших дней воспоминанья
                       Пред ним теснилися толпой,
                       Когда он слыл в всеобщем мненье
                       Учеником Карамзина
                       И в том не ведала сомненья
                       Его блаженная душа.
                       Теперь же ученик унылый
                       Унижен до рабов его,
                       И много, много… и всего
                       Припомнить не имел он силы.

                                     2

                       В литературе он блуждал
                       Давно без цели и приюта;
                       Вослед за годом год бежал,
                       Как за минутою минута,
                       Однообразной чередой.
                       Ничтожной властвуя "Пчелой",
                       Он клеветал без наслажденья,
                       Нигде искусству своему
                       Он не встречал сопротивленья —
                       И врать наскучило ему.

                                     3

                       И непротертыми глазами
                       На "Сын Отечества" взирал,
                       Масальский прозой и стихами
                       Пред ним, как жемчугом, блистал.
                       А Кукольник, палач банкротов,
                       С пивною кружкою в руке,
                       Ревел — а хищный Брант и Зотов,
                       За ним следя невдалеке,
                       Его с почтеньем поддержали.
                       И Феба пьяные сыны
                       Среди пустынной тишины
                       Его в харчевню провожали.
                       И дик, и грязен был журнал,
                       Как переполненный подвал…
                       Но мой Фиглярин облил супом
                       Творенья друга своего,
                       И на челе его преглупом
                       Не отразилось ничего.

                                     4

                       И вот пред ним иные мненья
                       В иных обертках зацвели:
                       То "Библиотеку для чтенья"
                       Ему от Греча принесли.
                       Счастливейший журнал земли!
                       Какие дивные рассказы
                       Брамбеус по свету пустил
                       И в "Библиотеку" вклеил.
                       Стихи блестящи, как алмазы,
                       И не рецензию, а брань
                       Глаголет всякая гортань.
                       Но, кроме зависти холодной,
                       Журнала блеск не возбудил
                       В душе Фиглярина бесплодной
                       Ни новых чувств, ни новых сил.
                       Всего, что пред собой он видел,
                       Боялся он, всё ненавидел.

                      Для вас так много мы трудились,
                      И вот в один и тот же час
                      Мы развелись и помирились
                      И даже плакали для вас.
                      Нас слишком строго не судите,
                      Ведь с вами, право, господа, —
                      Хотите ль вы иль не хотите —
                      Мы разведемся навсегда.

                          Море спит в тиши ночной,
                          И корабль плывет большой;
                          Вслед за ним, косой играя,
                          Фея плещется морская.

                          Видят бедные пловцы
                          Разноцветные дворцы;
                          Песня, полная тоскою,
                          Раздается над водою…

                          Солнце встало — и опять
                          Феи моря не видать,
                          И не видно меж волнами
                          Корабля с его пловцами.

                   Один корнет, по имени Юрлов,
                Внезапно заболел горячкою балетной.
                      Сейчас созвали докторов, —
                Те выслали его с поспешностью заметной
                      По матушке по Волге вниз,
                         Чтоб пить кумыс.
                Юрлов отправился, лечился, поправлялся,
                Но, так как вообще умеренностью он
                         В питье не отличался
                      И был на выпивку силен,
                Он начал дуть кумыс ведром, и преогромным,
                      И тут с моим корнетом томным
                   Случилось страшное несчастье… Вдруг
                         О, ужас! О, испуг!
                   Чуть в жеребенка он не превратился:
                Охотно ел овес, от женщин сторонился,
                      Зато готов был падать ниц
                Пред всякой сволочью из местных кобылиц.
                Завыли маменьки, в слезах тонули жены,
                      В цене возвысились попоны,
                      И вид его ужасен был
                         Для всех кобыл.
                Твердили кучера: "Оказия какая!"
                      И наконец начальник края,
                      Призвав его, сказал: "Юрлов,
                      Взгляни, от пьянства ты каков!
                      И потому мы целым краем
                      Тебя уехать умоляем.
                      Конечно, гражданина долг
                      Тебе велел бы ехать в полк,
                Но так как лошадей у нас в полку не мало,
                      То, чтоб не сделалось скандала,
                Покуда не пройдет волнение в крови,
                      В Москве немного поживи!"
                      Юрлов послушался, явился
                      В Москву — и тотчас же влюбился
                      В дочь генерала одного,
                С которым некогда был дружен дед его.
                      Всё как по маслу шло сначала:
                      Его Надина обожала,
                      И чрез неделю, в мясоед,
                      Жениться должен был корнет.
                   Но вот что раз случилось с бедной Надей:
                Чтобы участвовать в какой-то кавалькаде,
                      Она уселася верхом
                   И гарцевала на дворе своем.
                      К отъезду было всё готово.
                   Вдруг раздался протяжный свист Юрлова.
                Блестя своим pince-nez[11], подкрался он, как тать,
                      И страстно начал обнимать…
                      Но не Надину, а кобылу…
                      Легко понять, что после было.
                      В испуге вскрикнул генерал:
                      "Благодарю, не ожидал!"
                Невеста в обморок легла среди дороги,
                      А наш Юрлов давай Бог ноги!
                Один фельетонист, в Москве вселявший страх,
                   Сидевший в этот час у дворника в гостях
                   И видевший поступок этот странный,
                   Состряпал фельетон о нем пространный
                   И в Петербург Киркору отослал.
                      Конечно, про такой скандал
                   Узнала бы Европа очень скоро,
                      Но тут, по счастью, на Киркора
                   Нахлынула беда со всех сторон.
                         Во-первых, он
                   Торжественно на площади столичной
                      Три плюхи дал себе публично,
                   А во-вторых, явилася статья,
                   Где он клялся, божился всем на свете,
                         Что про военных ни…
                   Не станет он писать в своей газете.
                      Вот почему про тот скандал
                      Никто в Европе не узнал.

                Читатель, если ты смышлен и малый ловкий,
                   Из этой басни можешь заключить,
                   Что иногда кумыс возможно пить,
                      Но с чувством, с толком, с расстановкой.
                А если, как Юрлов, начнешь лупить ведром,
                      Тогда с удобством в отчий дом
                         Вернешься шут шутом.