Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Наверно, так писать стихи нельзя —
всей грудью
                      надавив на лист бумаги.
Ведь строчки возвращаются, разя,
трепещут, как обугленные флаги.
Скажу себе:
                   спокойно,
                                        отойди.
Опасно жить.
                           А легче в образ вжиться,
иначе
наступает боль в груди —
тень от стиха
                            на легкое ложится.
Нельзя
                  за каждой строчкой —
                                                           в новый бой.
Безумная затея нами движет:
чтоб каждую строку прожить собой
и самому еще
                         при этом
                                          выжить.

Что делать с августом?
Что надо?
Кому сказать?
Куда пойти?
С сердечным гулом нету слада,
жить невозможно взаперти.
С размаху в ноздри пахнут травы,
плоды гнут ветви до земли,
и яблони стоят, как павы,
от нежности изнемогли.
У августа всего в достатке —
то дождь, то солнце, —
выбирай.
И гор обветренные складки,
и море полное — взакрай.
На золотых песчаных нивах
сгорают женщины дотла;
лежат в причудливых извивах
их плодоносные тела.
А мы без памяти и сами!
Такой тебя и сберегу —
свежеомытыми глазами
зовешь меня
на берегу.
Иду из-моря в пене зыбкой
с бесценной ношей.
Бьет волна.
За смуглою твоей улыбкой
тревога матери видна.
Прижалась изо всех силенок,
смеется мне — не упади! —
наш теплогорлый соловьенок,
Анюта,
на моей груди.

Больше не могу в себе носить.
Только вспомню — снова забывается.
Всё хочу, любимая, спросить:
как тебе живется,
как шагается?
Соберешь в дорогу — я спешу.
Встретишь — я в глазах твоих отсвечиваю.
Вспоминаю — вот сейчас спрошу…
И молчим,
взволнованные встречею.
День за днем работаем, живем,
год за годом отлетают в сторону.
Все тревоги, кажется, вдвоем,
радости, мне думается, поровну.
Ну, а вдруг всё это миражи!..
Ясность всё опять отодвигается.
Как тебе, любимая, скажи,
как тебе живется, как шагается?
Как тебе, скажи, в моем бою,
как тебе со мною рука об руку?
Я и то, признаюсь, устаю.
По земле идем. А не по облаку.
На исходе лета моего,
моего бушующего августа,
я еще не знаю ничего —
грустно тебе в жизни
или радостно.
Отвечай улыбкою одной.
Это знать другим не полагается,
как тебе, любимая, со мной,
как тебе живется,
как шагается?

Что-то верить стал я
                                      в каждую примету.
Серой синью
                      стынет волжская вода.
Может, скоро
                          я в последний раз
                                                         к тебе приеду
и останусь,
не расстанусь.
Навсегда.
Волга-родина,
                          прости слова восторга
и прости меня за всё,
                                    что умолчал.
Я живу тобой,
                          плыву тобою, Волга,
знаю твердо —
                          ты последний мой причал.
Я плыву тобой,
                           все створы отмечаю,
каждый раз
                     читаю снова по складам.
Проблесковыми огнями
                                         отвечаю
всем
          идущим на сближение
                                                     судам.
Сколько жизней
                           нами прожито с тобою!
Бурлаком ходил
                                дорожкой бечевой.
С той поры всегда хожу
                                         твоей тропою,
хоть и ноет
                     каждый мускул плечевой.
С Пугачевым я стоял
                                      в ночи грозовой,
лодки посуху
                          от Дона волоча.
Был я вольницей твоею
                                                 понизовой,
был я конницей твоей
                                       у Калача.
Я твоими всеми мелями
                                               мелею,
все глубины
                         воспеваю во сто крат,
всеми болями твоими
                                          я болею,
торжествами,
                          всеми праздниками рад.
Уезжаю, говорю тебе:
                                     «Счастливо!»
Тихо тают на песке мои следы…
Мне прощание с тобой,
                                           как боль разрыва,
с каждым разом —
                                  как предчувствие беды.
От волны твоей глаза мои наволгли.
Отзови от всех земных широт меня.
Волга-родина!
                          Я твой.
                                           Я капля Волги.
Искра малая
                            от вечного огня.

Захочу позвонить —
                                  опомнюсь, —
                                                        с диска спадет рука.
Ни расспросить, ни рассказать —
                                                     ни слова теперь в ответ.
Далеко ли ты
или близко —
                             никто не знает пока.
Я к этому не привыкну,
                                       что тебя навсегда нет.
Не загробной слезой омою,—
                                                  знаю твой нрав.
Но ушел
                 и не попрощался —
                                                   ничего не-сказал мне.
А я ведь живу, как прежде,
                                                с тобою вдвоем,
                                                                              вдвойне.
Оборвал всё тоской немою,—
                                                   нехорошо,
                                                                       Ярослав.
Хожу и зову друга…
                                  У тебя их теперь — не счесть.
В друзья тебя назначает
                                            каждый —
                                                             и стар и мал,
и тот, кто считает дружбу
                                               службой
                                                                  плести лесть,
и тот, кто знает ей цену, —
                                                 не раз ее продавал.
«Прощай!» — шепчу запоздало…
                                                         От боли я сник и стих.
Нужна мне твоя улыбка,
                                          укором сведенный рот,
локоть, прикрывший строки,
                                                   голос, густой, как стих,
рабочая неторопливость
                                               у проходных ворот.
Знаю — ты оборвал бы,
                                             знаю и сам — нельзя.
Не в плаче стихи охрипли, —
                                               кровь вышла из берегов.
Поэзию всю окрикни,
                                     и отзовется вся
на нежное твое имя —
                                     Ярослав Смеляков.