Владимир Маяковский - Том 9. Стихотворения 1928

Петр Иванович Васюткин
бога
 беспокоит много —
тыщу раз,
       должно быть,
             в сутки
упомянет
       имя бога.
У святоши —
      хитрый нрав, —
черт
 в делах
       сломает ногу.
Пару
    коробов
         наврав,
перекрестится:
      «Ей-богу».
Цапнет
   взятку —
           лапа в сале.
Вас считая за осла,
на вопрос:
    «Откуда взяли?»
отвечает:
       «Бог послал».
Он
 заткнул
    от нищих уши, —
сколько ни проси, горласт,
как от мухи
    отмахнувшись,
важно скажет:
      «Бог подаст».
Вам
 всуча
    дрянцо с пыльцой,
обворовывая трест,
крестит
   пузо
        и лицо,
чист, как голубь:
          «Вот те крест».
Грабят,
   режут —
          очень мило!
Имя
 божеское
      помнящ,
он
    пройдет,
    сказав громилам:
«Мир вам, братья,
       бог на помощь!»
Вор
 крадет
    с ворами вкупе.
Поглядев
       и скрывшись вбок,
прошептал,
    глаза потупив:
«Я не вижу…
        Видит бог».
Обворовывая
      массу,
разжиревши понемногу,
подытожил
    сладким басом:
«День прожил —
       и слава богу».
Возвратясь
    домой
       с питей —
пил
 с попом пунцоворожим, —
он
     сечет
   своих детей,
чтоб держать их
          в страхе божьем.
Жене
    измочалит
         волосья и тело
и, женин
       гнев
      остудя,
бубнит елейно:
      «Семейное дело.
Бог
 нам
   судья».
На душе
   и мир
      и ясь.
Помянувши
    бога
          на ночь,
скромно
   ляжет,
      помолясь,
христианин
       Петр Иваныч.
Ублажаясь
    куличом да пасхой,
божьим словом
         нагоняя жир,
все еще
   живут,
      как у Христа за пазухой,
всероссийские
      ханжи.

Лошадь
   сказала,
      взглянув на верблюда:
«Какая
   гигантская
       лошадь-ублюдок».
Верблюд же
       вскричал:
         «Да лошадь разве ты?!
Ты
   просто-напросто —
         верблюд недоразвитый».
И знал лишь
       бог седобородый,
что это —
    животные
         разной породы.

«Париж!
      Париж!..
       приедешь, угоришь!»
Не зря
   эта рифма
       притянута рифмачами.
Воришки,
        по-ихнему —
             «нуво-риш*»,
жизнь
     прожигают
       разожженными ночами.
Мусье,
   мадамы,
         возбужденней петухов,
прут
 в парфюмерии,
           в драгоценном звоне.
В магазинах
       в этих
       больше духов,
чем у нас
       простой
       человечьей вони.
Падкие
   до всякой
          титулованной рекламки,
все
 на свете
       долларом вы́ценя,
по тысячам
    франков
           раскупают американки
разных
   наших
      князей Голицыных*.
Рекламы
      угробливают
         световыми колами;
аршины
   букв
        подымают ор,
богатых соблазняют,
         всучивают рекламы:
гусиную печенку,
       авто,
            ликер.
И въевшись в печенку,
            промежду повис
плакат
   на заборе каменистом:
«Я,
 основатель комсомола,
             Морис
Лапорт,
   бросаю партию коммунистов».
Сбоку нарисовано, —
         как не затосковать! —
сразила
   насмешка дерзкая, —
нарисовано:
       коммунистам
          сыплет Москва
золото коминтернское.
С другого
       портрет —
           французик как французики,
за такого
      лавочники
          выдают дочек.
Пудреная мордочка,
           черненькие усики,
из карманчика
      шелковый платочек.
По карточке
       сосуночек
         первый сорт, —
должно быть,
         либеральничал
            под руководством мамаши.
Ласковый теленок
       двух маток сосет —
и нашим,
       и вашим.
Вырос Морис,
      в грудях трещит,
влюбился Лапорт
       с макушки по колени.
Что у Лапорта?
      Усы и прыщи, —
а у
    мадмуазель —
           магазин бакалейный.
А кругом
      с приданым
         Ротшильды и Коти́*
Комсомальчик
      ручку
             протягивает с опаской.
Чего задумался?
          Хочется?
          Кати
колбаской!
А билет партийный —
             девственная плева.
Лишайтесь, —
      с Коти
         пируя вечерочками.
Где уж,
   нам уж
      ваших переплевать
с нашими
        советскими червончиками.
Морис,
   вы продались
         нашему врагу, —
вас
 укупили,
       милый теленок,
за редерер*,
    за кроликовое рагу,
за шелковые портьеры
            уютных квартиренок.
Обращаюсь,
       оборвав
            поэтическую строфу,
к тем,
     которыми
          франки дадены:
— Мусью,
    почем
           покупали фунт
этой
 свежей
    полицейской телятины? —
Секрет
   коммунистов
           Лапортом разболтан.
Так что ж, молодежь, —
          без зазренья ори:
— Нас всех
    подкупило
            советское золото,
золото
      новорожденной
            Советской зари!