Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ласточки над самою дорогой
Крыл точили синие ножи.
Золотой лягушкой длинноногой
Выпрыгнула молния из ржи.

Разворачивался гром лениво.
Кони вязли в розовом песке.
Мимо шла гроза, и воском нива
Мертвая желтела вдалеке.

Кольцо хранил поэт в ларце в атласной складке,
Как трепетный скупец свой трепетный металл,
И в горький смерти час иль в час венчанья сладкий
Кольцо заветное надеть он клятву дал.

Недолго в мире он бродил от места к месту,
Но радугу пространств он к лире привязал,
И сваха древняя ввела его невесту,
Как в мутный лунный храм, в больничный белый зал.

Она была в плаще, ступала нежно, зыбко,
Несла приданое: песочные часы,
Косу с зазубриной и длинный рот с улыбкой,
И веяло от ней прохладою росы.

И вспомнили тогда друзья завет поэта,
И принесли друзья кольцо ему тогда,
И в час торжественный, когда кольцо надето,
Он бредил радостно: я… я венчаюсь… да?..

Розовые раковины-зори
На песчаном берегу времен,
Я ветвями строчек разузорил
Ваш глубокий гнутый небосклон.

И я слышу гул морей вселенной,
Музыку бунтующего дна,
И величьем бури вожделенной
Гордая душа заряжена.

И люблю врагов своих и ближних
Больше, чем Исус меня просил.
И на пса земли поднять булыжник
У руки моей не хватит сил.

И равны столетья и минуты
На весах у вечности слепой.
Небосклон глубокий лирой гнутой
Звезд стада зовет на водопой.

Плачет контрабас по-человечьи.
Книге б дать названье: контрабас.
Нитка скрипки больше нас не лечит,
Контрабаса бархат греет нас.

В робком стаде красный бык, огромен
В трепетном оркестре контрабас.
Я люблю его мычанье, в громе
Слушал голос я его не раз.

И в рубиновом закате жидком,
Там в болоте бычьей крови дня,
Вечности бессмертным пережитком
Контрабас печальный видел я.

И сия нескромная Рассея
Контрабасом красным снится мне.
Как подземный динамит, засеян
Голос Ленина в любой стране.

Не ты ль, толстуха, та кухарка,
Последняя царица ты,
Мокротой каменной захаркан
Простор планетной наготы.

Там люди-палочки ютятся,
Но есть двойной в пигмеях яд:
Огонь железный святотатца
И золотой восторг телят.

Кухарка ты, за страсть босую,
За грудь огромную твою
Созвездья густо голосуют
В своем мерцающем краю.

О, кухня мира, властвуй, властвуй,
Царица ты от ног до плеч,
Мне нравится багряный глаз твой,
Которому названье: печь.

Глубоким голосом строку я вытку, –
То муза на шелку своем канву, –
Тревог непревзойденному избытку
Я волю дам и тишину взорву.

На корабле земли надменной мачтой
Хочу скрипеть с веселым флагом дня,
Я в золотой пыли вселенной мрачной,
И чайки звезд садятся на меня.

Я тяжелею белыми крылами,
Я вольным криком горд и оглушен.
Восстанье волн, и в пестром их Бедламе
Земная тень как черный капюшон.

Земля, ты не кругла, а треугольна,
Как высохшее сердце, как клинок...
Века твои – Колумба и Линкольна,
Век Ленина, а дух твой одинок.

Один хохочет он в огне кумачном,
Шипением ничьим неопалим.
Он слышит гул: зачем такой рифмач нам? –
Распни, распни, – гудит Ерусалим.

Болтались зорь багряных тряпки,
Свалили землю три кита,
И пролилась на эпос зябкий
Лирическая теплота.

Был ужас красок дан веселью,
Ночей светились купола,
И современность акварелью
На масло мастера легла.

Окутав шелком строгость линий,
Я позабыл, что холст глубок,
Я распустил как хвост павлиний
Лубка глупейшего клубок.

И храмы новые построив,
Мне вдруг не нравился ничей,
За то что всюду как героев
Оплачивали палачей.

В белом халате профессор любезный
Гордо показывал мне препараты.
Белые залы как белые бездны
Странным сокровищем были богаты.

Брюсов, Бернштейн, Комаров и Анучин
Глыбами пепла лежали в тарелках,
Серые змеи лукавых излучин
Тихих, глубоких, неровных и мелких.

Бард, психиатр, преступник, географ...
Ходит профессор походкою кроткой,
В никеле черном зрачки от восторгов,
Счастлив профессор счастливой находкой.

Семь лишь могли ручейков извиваться
В доле одной кровожадного гада,
У психиатра не меньше, чем двадцать, –
Вот в чем искать ключ загадки нам надо.

Солнце смеялось на крыше соседней,
Мозг мой змеею свернулся и грелся.
Шепотом мне говорил собеседник:
Ленина мозг да еще бы Уэльса.

Крепко спят как трупы вещи,
Их молчание зловеще.

Спят растения живей,
Слышен шорох их ветвей.

Мы им снимся, мы с тобою,
Снимся сонному левкою,

И кушетке, и столу
В эту розовую мглу.

И скрипит во сне кушетка,
И левкой кивнет нередко.

Но продрать не могут глаз.
И прогнать не могут нас.

Я полон глаз, я полон глаз.
С тех пор, как буря улеглась,
Гляжу на вас, гляжу на вас
Мирами глаз, мирами глаз.

Миры летят, миры блестят.
Китиха кормит злых китят,
А молоко белей, чем яд.
Миры летят, миры блестят.

И я не стар, и ты не стар.
По змеям жил бежит нектар,
И полон мрак бессмертных чар.
И я не стар, и ты не стар.

Знают все, что жить дано однажды,
Мозг как роза только раз цветет.
Но из граждан, может быть, не каждый
Знает, что как пепел мозг, как лед.

Был пожар миров еще огромней,
Но был дождь веков, пожар погас,
Я теперь лишь этой песней вспомнил
Тот недобрый блеск недобрых глаз.

Был раскрыт тогда вселенский купол,
Прав, быть может, был Анаксагор.
Не мерцало бытие так скупо,
Цепи солнц горели, цепи гор.

Пляской молний, непонятной ныне,
Обнаженный мозг легко дрожал.
Но закрылся купол мира синий,
И повесил вечер свой кинжал.

И с тех пор как лед, как пепел серый,
Черепахой дремлет мозг людской,
Красота как труп, как трупы – веры,
Да могильный ветер бьет тоской.

Бьет холодными как воск строками.
Я в металл переплавляю воск,
Но на крыльях черепа как камень
Весь в извилинах разлегся мозг.