Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Куда уйти от тишины,
Скелетом времени стучащей?
Ночами нас тревожат сны.
Куда уйти от тишины?
Ее тоскою мы хмельны,
Когда проходим голой чащей.
Куда уйти от тишины,
Скелетом времени стучащей?

Мы пьем закатное вино,
Мы бесу розовому братья.
Нам отрезвленье не дано,
Мы пьем закатное вино.
И мы мгновение одно
Берем у смерти, годы тратя.
Мы пьем закатное вино,
Мы бесу розовому братья.

Поцеловать тебя не сметь.
Пустынна площадь рынка,
В сухой пустыне бродит смерть,
Сухая бедуинка.
Твой призрак легкий и пустой
В плаще полупрозрачном
Снует веселою мечтой
В моем уюте мрачном.
Всё тот же вольный как живой
Ты песню строишь пышно,
Ты шлешь нам крик, подарок свой,
А нам его не слышно.

Вокруг земли, которой нет,
Чей только отблеск мной созерцан,
По приказанию планет,
Луной неверной бродит сердце.

Оно меняет смутный лик.
Он заострен, не трогать грани.
Лишь тот, кто в мире был велик,
Тот знал, как лунный коготь ранит.

И в мире вянет виноград,
И умирает запах нарда,
И был как я закату рад
Мой вечный прадед Леонардо.

Он Монну Лизу прятал так
От мира, солнца и соседей,
Что говорил о нем простак,
Что льет он золото из меди.

И в мастерской молчала мгла,
Лишь мастер знал, кто дышит близко.
Но пыльный полог содрала
Рука развратного Франциска.

Рифма редкая, за косы
Я тебя приволоку,
Чтобы звон свежеголосый
Ты влила в мою строку.

Будь моей подругой близкой,
Ребра строк моих точи,
Чтоб в веках – как обелиски,
Чтоб в мгновеньях – как лучи.

Сердце в пепел, но из пепла
Птицей вспыхивает вновь,
Чтоб в огне росла и крепла
Металлическая кровь.

Каждой жилки коридорчик
Полон красною толпой.
Кровь бунтует, трупы корчит,
А живые скрылись... Пой...

Как жаль, над вами я не ник,
Свинцовые страницы книг,
И к чтенью, медленному чтенью,
Страдаю с детства гордой ленью.

Я разрезал не раз, не раз
Янтарный том как плод преспелый,
Но муза легкая мне пела
И песнь бросала в пасти глаз.

И нет, не я, она, она
Своими тонкими руками
Бумагу претворяла в камень,
Ласкала лепестками сна.

Зачем, зачем, – я каюсь ныне, –
Я сердцем собственным был сыт?
Ужели жаждущих в пустыне
Слюна скупая утолит?

Толпятся дни туманным роем,
Горит зари печальной флаг,
И мы с безумным смехом строим
Огромный светлый саркофаг.

И голубые трупы бревен
Веселым будим топором,
Чтоб каждый угол свят и ровен
Был в рыжем срубе гробовом.

Он будет как закат огромен,
Бои не вспыхнут из-за мест,
И в тишине, как в древнем громе,
Увидим тот же меч и крест.

Колчаном чудным ополчу
Неумирающую душу,
И легкий знак я дам лучу
И купол бытия разрушу.

И телеса нагих богинь
Тысячелетней вспыхнут данью,
И не «да будет» – крикну «сгинь»
Бессмысленному мирозданью.

Пусть мрак под властью колдовской
Еще морозней и пустынней,
Пусть вечная душа тоской
Как черной красотой застынет.

От двух Европ до трех Америк
Ты растянулся, сумрак мой.
Лишь молния тебя измерит
Позолоченною тесьмой.

И продиктует гром сердитый
Свой непрощающий закон,
Чтоб вечным другом Афродиты
Я в наказанье был рожден.

Из пены времени, из камня
Застывшей земляной волны,
Среди морозного сверканья
Настороженной вышины.

И в коридорах узких улиц
Ищу я вас, глаза без дна.
У двери буду караулить,
Откроет, может быть, она.

Но тщетно, с каждым веком меньше
И ниже, ниже гордый взгляд.
Лишь восковые манекенши
Из парикмахерских глядят.

О, женщина живая, где ты?
Не по тебе ль тоска веков?
Желтеет мрамор, в прах одетый,
Зовет нас темный твой альков.

Я мрак вселенной опоясать
Хочу орбитой роковой.
Душа, как хищная неясыть,
Не утоляет голод свой.

И жестко, жестко оперенье
Отягощенных тьмою строк.
По круговой большой арене
Меня ведет с улыбкой рок.

И звезды прячутся и свищут,
Лучами раздирая рты.
О, где найти такую пищу,
Чтоб крикнуть просто: хлеб мой, ты!

На растерзание ребенку
Я книгу мук своих отдам,
Я зацелую ту ручонку,
Что разорвет их пополам.

Мой белый бархатный звереныш,
Я от тебя не отойду,
Пока глазенки не уронишь
В моем ликующем саду.

На солнце так блестит твой бархат,
О, то не солнце, это я,
Мой синий небосвод распахнут,
И солнцем грудь видна моя.

Малютка, на, бери скорее
И на кусочки разорви,
Мои лучи тебя согреют
Теплом неслыханной любви.

Я говорю с огромными ветрами,
Волнующими звездные поля,
И Джиокондой в золоченой раме
Поет старинная душа моя.

У пресмыкающихся полдесятка
Белесых чувств, пять клавишей искусств.
Душа лишь чует, как целует сладко
Зазвездный вихрь ее багряный куст.

И щупают слепцы льдяную раму
И не горят улыбкой золотой,
Как в паутине трещин темный мрамор
Великолепной флорентинки той.

Знаю девушку худую,
Омраченную всегда,
Я ничем не расколдую
Скрытого ее стыда.

Он, быть может, тот, который
Тайну рая развязал.
Никнут веки, словно сторы
Именитых темных зал.

Кораблями бродят думы,
Об утесы бьют кормой,
Волны ветер мнет угрюмый...
Ах, когда бы грудь волной!

Вздыхаем часто мы, и «так-с», и «так-то-с»
Разочарованно мы говорим.
Душа – песок, и там кровавый кактус,
И там арена, цирк и пьяный Рим.

И, если церковь на Москве мы встретим,
То не находим в сердце крепких слов,
За то, что пахнет Александром Третьим
От позолоты сонной куполов.

Мы рифмы старые сейчас калечим,
Для крыльев ноги отрубаем их,
Чтоб слово уносило нас далече,
Чтобы кричал с вершин орлиный стих.

И эхом разрастается упругим
В ущельях мозговых вершина та,
И по страницам роет полукруги
Змеиных строк стальная нагота.