Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Вздыхаем часто мы, и «так-с», и «так-то-с»
Разочарованно мы говорим.
Душа – песок, и там кровавый кактус,
И там арена, цирк и пьяный Рим.

И, если церковь на Москве мы встретим,
То не находим в сердце крепких слов,
За то, что пахнет Александром Третьим
От позолоты сонной куполов.

Мы рифмы старые сейчас калечим,
Для крыльев ноги отрубаем их,
Чтоб слово уносило нас далече,
Чтобы кричал с вершин орлиный стих.

И эхом разрастается упругим
В ущельях мозговых вершина та,
И по страницам роет полукруги
Змеиных строк стальная нагота.

Мне нравится медлительный твой сказ,
Как древний мед, сгущенный и тягучий,
И поворот монгольских этих глаз,
И этих скул задумчивые кручи.

Змеею прохладительной восток
Вплетен в твои пленительные строки.
Ленивых рек в них вижу я поток,
И зорь пустынь в них замысел высокий.

По воле рифмы ковкой и богатой
Твой парус режет бурю и грозу.
А я взлюбил жестокие раскаты,
И глыбы туч строками я грызу.

Звенят зарниц платиновые бранши,
Одежду новую земле крою,
Чтоб увядал закат не так, как раньше,
Чтоб день иначе цвел в родном краю.

По нитке ты развязываешь узел,
А я его как Александр – мечом,
Моей завоевательнице-музе
И конь, и колесница нипочем.

В такую мглу и глушь сырую
Возьму перо я, но в бреду
Я никого не обворую,
А самого себя найду.

Быть может, нового героя
Создам без Рима и гусей,
Иль вновь понадобится Троя
И хитроумный Одиссей.

У строф строжайших есть проломы,
И я через проломы те
Введу коня тропой знакомой,
Коня с героем в животе.

С живыми факелами смеха
Оттуда вылезу я сам
И побегу легко как эхо
По переулкам и садам.

Там пусто, никого в живых нет,
В гареме спит их старый князь…
И Троя мраморная вспыхнет,
Чтоб Илиада родилась.

Опять в цветах знакомый челн
Готов к отплытью в край незримый,
Рояль по каплям грусть прочел
О том, что люди – пилигримы.

О том, что бродят по мирам
Они с зажженными глазами
И оставляют здесь и там
Свой след горючий и упрямый.

То звон не клавишей, а волн,
Реки подземной гул глубокий…
Ему мечта была как вол,
Пахал он каменные строки.

И он работать заставлял,
И сам затепливал он страсти.
Раскройся, круглая земля,
Прими того, кто звался мастер.

Отправьте мой труп в крематорий
И пепел серебряный мой
В морском схороните просторе,
Смешайте с подводною тьмой.

Портрет мой в музее повесьте
Средь рыцарей тучных и дам,
Пытайтесь в пустынях известий
Моим поклониться трудам.

И вспыхнет в эфире нирвана,
Взлетит голубая кровать,
И буду я демоном рваным
Ко встречным мирам приставать:

Глазами пустыми не мерьте,
Бродил я, бродить буду впредь,
Подайте мне капельку смерти,
Я снова хочу умереть.

В глубокой памяти лежит Египет
Как Нила голубого узкий гроб,
Самум времен песками не засыпет
Его таинственных змеиных троп.

Там предок мой босой и загорелый
Для пирамиды делал кирпичи,
А солнце в спину посылало стрелы
И золото в заспинные бичи.

Но вечная Изида страсть коровью
Доныне льет из темноты веков
И обжигает африканской кровью
Наш европейский ледяной альков.

Звучат прозрачные колосья
Моих волнующихся строф
Средь пустоты и безголосья
В дыму и пепле катастроф.

Мужчина-ветер, крепкий ветер
Нашел в странице борозду,
Цветут слова, звенят и светят,
Похоже слово на звезду.

О, зерна мира, вам спасибо
За мудрый порох ваш седой,
Строфой взорвались вы красиво
Над сокровенной бороздой.

Быть может, много, много зерен
Ронять в страницы суждено,
Пока не выдохнутся зори,
И мир не упадет на дно.

Я выглянул из глубины
Как населенный материк,
Во мне леса расплетены,
Там птичий смех и зверий крик.

Шумит деревьями кругом
Высокий папоротник там,
Лучи танцуют босиком
По кружевным его листам.

И мудрая как смерть змея
Струится тихо меж камней,
У ней стальная чешуя,
Глаза зеленые у ней.

И где бессменная весна,
Где пьяный пальмовый уют,
Там диких мыслей племена
Друг другу яд и стрелы шлют.

Я знаю, будут эти годы,
Я буду жечь тебя везде,
Твои коротенькие оды,
Твои моления звезде.

И как Некрасов, где ни встречу,
Тебя я вырву из руки,
Чтоб кинуть в огненную сечу
Твои страницы-лепестки.

И лишь безжалостные други
Тебя на полках сохранят,
Мой первый голос неупругий
Им будет жечь глаза как яд.

А я торжественный и строгий,
Сегодня недовольный той
Вчера лишь найденной дорогой,
Взойду по лестнице крутой.

Взойду туда, где так высоко,
Что больше нет уже дорог,
Где месяц как янтарный сокол
На голубой охоте строк.

Увянет столп огня туманного,
И в ночь блестящую как миг
Перепишу себя я наново
И уничтожу черновик.

Обыкновенной крепкой поступью
Пойду к земному рубежу.
Нектар властительный я просто пью,
Так вопрошающим скажу.

Я выгну выпуклее паруса
Пустыню лунного чела,
В пустынном сумраке состарюсь я,
Но будет старость мне светла.

И скажут, был таким напористым
И мудростью теперь остер.
Так не трещит, пресытясь хворостом,
Согревший путника костер.

Растет, растет железный ропот,
Асфальт седой насквозь прогнил,
И фокстротирует Европа,
Качая женщин как огни.

И революции боятся
Берлин и Лондон, и Париж…
Ланита римского паяца,
Не ты ль пощечиной горишь?

О ты, изрытый морем Запад,
Ты держишь в скрюченных перстах,
Как подагрическая лапа,
Свое отчаянье и страх.

А я у Азии-толстушки
Снимаю комнату свою,
Мне снится Африка, где Пушкин
Бродил в торжественном краю.

И древний хаос, хаос древний,
Кому созвездья – кандалы,
Я воспеваю всё напевней
Средь надвигающейся мглы.