Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Дух Лермонтова нас вначале
Крылом осенним осенил,
И мы узнали цвет печали
И блеск заоблачных горнил.

Безумец был средь нас, он плотно
Нас охватил, друзей копья,
Продолговатые полотна
Лиловой кровью окропя.

Нам пели звоны вражьих лезвий,
Полки планет кричали нам,
Но мы с коней крутых не слезли,
Мы предались иным волнам.

И в нас мерцанье мировое,
Наш хаос космос обволок...
До сей поры нам близки двое:
И Врубель облачный, и Блок.

От укуса солнца злого
Золотое гибнет слово,
И огонь строки ничей
Золотом не пляшет снова,
Как в одну из тех ночей,
В миг, когда в душе громовой
Искрой пролетело слово.

И безжалостная жалость
Ледяным зеленым жалом
Душу мастера томит.
И он знает, как рожалось
Солнце гордых пирамид,
И не знает, как сбежала
Жизнь со слова, кровь с кинжала.

Я знаю, что мучительно погибну
Как гений от почетного склероза,
За то, что слишком радовался гимну,
И мозг сиял как пламенная роза.
И мчались черные слова на приступ,
На золотые полюсы религий,
И купола, мерцавшие лет триста,
Померкли вмиг, как по писанью книги.
И пусть художник будущего слепит
Мой мозг, испепеленный в черный камень.
В стихах моих, как в темном, темном склепе,
Я буду улыбаться вам веками.

Мастер был Сальватор Роза,
Флорентийский чародей,
Воздух розовый мороза
На щеках его людей.

В их глазах густая злоба,
Та, что выла на кострах,
Сумрак их как сумрак гроба
Льет молчание и страх.

Тени влажные, живые, –
Души выпиты до дна,
Век за веком мышцы выел,
Но под кожей дрожь видна.

Зала теплая музея
На полотна не скупа,
Бродит, медленно глазея,
Молчаливая толпа.

Я стою неутомимо
Пред картиною одной,
Трех столетий пантомима
Вновь проходит предо мной.

С конем я сросся, но мой конь крылатый
Давно не любит липкое седло,
Я лихо мчусь, мои литые латы
Крутое пламя ветра обожгло.

Сама земля, что голова упырья,
Бежит назад и пляшет подо мной,
Материки что пальцы растопыря
Пред вымышленной розовой стеной,

По мрачному я мчусь средневековью,
Еще не конченному до сих пор,
Вон город с башнями, с блудливой кровью…
Пернатый конь летит во весь опор.

Со мною сатана, как тень шальная,
С крылами перепончатыми гад.
Мы рай обворовали, зла не зная,
И, не узнав добра, мы скачем в ад.

Я в краске яблока былого,
В огне запретного плода.
Во мне растет и пляшет слово,
Как в синем сумерке звезда.

И звезд чешуйчатых спирали
Обвили млечную кору,
Они так весело играли
На солнце ада ввечеру.

И руку бронзовую смело
Я поднял к ветке неземной,
И я вкусил, и онемела
Вселенная передо мной.

И я ей крикнул: кто ты, где я?..
И жду ответа с той поры.
Но тихо в доме Асмодея,
Лишь улыбаются миры.

Во мгле коричневой полотен
Былые теплятся века,
Их дух, который не бесплотен,
Их плоть, что также не легка.

И пухлых золотых блондинок
Отягощенные тела,
И мраморный точеный инок,
Сухой и гладкий как игла.

И плач Исуса меж волами,
И странствующий музыкант.
И всё костров окрасил пламень,
Из ада их на землю Дант.

Там бесы бродят в капюшонах.
Их ад на розовых столпах.
И мясом грешников зажженных
Музей стеклянный вдруг запах.

Как зверь, земля затравлена веками,
И наконечниками синих стрел
Прошли деревья сквозь песок и камни,
Которых ядовитый луч согрел.

И капает сусальная листва их,
То кровь земли сухая, как зола.
И я живу на строфах, как на сваях,
Чтобы душа в крови не умерла.

И падает земля тогда в орбите,
И низко-низко виснут облака,
И шерсть земли дыбится от событий,
И гибель неизбежная близка.

И мраком розовым и мраком алым
Измазаны у неба рукава,
И яростным охотничьим оскалом
Глядит луна... Как нож, она крива.

Не соловьем, а серой соловьихой
Душа томится в глиняном гнезде.
Планету в песню скручивает вихорь,
И трель в костях и в перьях трель, везде.

О радость, радость, дар твой не разгадан,
Душа не песней – тишиной пьяна,
И мертвых звезд клубится млечный ладан,
И тщетно машут красным времена.

С обрыва русского Парнаса
Гляжу на волны я твои,
Тосклива тусклая их масса,
Безмолвны мутные струи.

О, сколько, сколько поглотили
Имен умолкнувших они,
На черном дне, в тончайшем иле
Растут лишь костяки одни.

И ребра шепчутся, и вторит
Им эхо каменное вод,
Когда какой-нибудь историк
С томов забытых пыль стряхнет.

И трепет радости у крышек
Там у пустышек черепных.
То мертвецы лукаво слышат
Паденье гордое живых.

И вот стою перед тобою,
Стихии тихой мутный путь,
А позади злорадно воют,
И буря пробует толкнуть.

Но я ногами молодыми
К скале блистающей прирос,
Грядущее в лазурном дыме
Согнулось в огненный вопрос.

Себя хочу я вам втемяшить,
Чтоб мной наполнились виски,
В глухие раковины ваши
Стучусь я радугой тоски.

Ласточки над самою дорогой
Крыл точили синие ножи.
Золотой лягушкой длинноногой
Выпрыгнула молния из ржи.

Разворачивался гром лениво.
Кони вязли в розовом песке.
Мимо шла гроза, и воском нива
Мертвая желтела вдалеке.

Кольцо хранил поэт в ларце в атласной складке,
Как трепетный скупец свой трепетный металл,
И в горький смерти час иль в час венчанья сладкий
Кольцо заветное надеть он клятву дал.

Недолго в мире он бродил от места к месту,
Но радугу пространств он к лире привязал,
И сваха древняя ввела его невесту,
Как в мутный лунный храм, в больничный белый зал.

Она была в плаще, ступала нежно, зыбко,
Несла приданое: песочные часы,
Косу с зазубриной и длинный рот с улыбкой,
И веяло от ней прохладою росы.

И вспомнили тогда друзья завет поэта,
И принесли друзья кольцо ему тогда,
И в час торжественный, когда кольцо надето,
Он бредил радостно: я… я венчаюсь… да?..