Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Шумен, Сливен, Тырново, Загора,
Встречи мимолетно-золотые.
Поезд, мчащий всё быстрей и громче…
Гордые оснеженные горы,
Люди загорелые, простые
И прелестнейший болгарский момче…

Взор его – как взор балканской серны,
Рот его – как роза в Казанлыке,
Брови – выгнутее стручьев перца.
Было что-то близкое безмерно,
Милое до жути в этом лике,
От чего вдруг встрепенулось сердце!

Петербург, Москва, Царьград, Афины, —
Мало ль я прекрасного видала?
Мраморы, майолики и фрески,
Юноши, как раджи, как дофины,
Под панамой белой взгляд усталый,
Взгляд палящий из-под алой фески…

Всё ж я буду помнить долго, долго
Встречу мимолетно-золотую,
Он же не забудет о рускине,
Говор чей журчит нежней, чем Волга,
Губы, рдея, манят к поцелую,
А глаза грустны и еле сини.

Я стала старше, зорче,
Но стала ли мудрей?
Всё мил мне щебет скворчий
И запах, моря горче,
Весенних пустырей.

Крыла мои связали,
И всё же мыслю я
Достичь чрез год, года ли
Твоей заветной дали,
Московская земля.

Увидеть вновь церковки,
Любимые с пелен,
В резьбе и разрисовке,
Чьи главки златоковки,
Чей златогуден звон.

Ах! Слышать с башни Спасской
Хоть бы последний час!..
Дохнуть святою сказкой,
Возликовать, как в Пасху,
Простив и повинясь…

Затем к усадьбе отчей
Под вечер подойти,
Купая в зорях очи,
Цветы, всех проще, кротче,
Срывая по пути.

А там… Всё, что знакомо,
Узнать… всплакнуть, запеть,
Припасть меж алой дремы
К родному чернозему…
И всё. И умереть.

Нет ничего-то милее мне
Отчизны и Друга Крылатого!
Памятью верной лелеемы,
Маня/т они, раня и радуя.

Как бы забыть их пыталась я?
И как бы могла их отринуть я? —
С этою страстью и жалостью
И сердце мое было б вынуто…

Ах, хоть пред смертью послушать бы
Наш благовест, важный, малиновый,
Трельки жалейки пастушеской,
И жаворонков, и малиновок…

Ах, повидать хоть глазочком бы
Покос наш цветасто-слепительный,
Ширь с голубыми лесочками,
Жар-купол на храме Спасителя…

Миром дохнуть бы и кашкою,
Костром и кадильными дымами…
Съесть хоть пол-ломтика нашего —
Ах! – черного хлеба сладимого…

И еще раз насмотреться бы
На Лик, что любила единственно
Там… и в Болгарии, Греции,
В дни сказки… и горестной истины…

Светлые веси московские
Да Лик тот с чертами медвяными —
Ангела образ Рублевского —
Нет ничего их желанней мне.

Зачем, зачем я в рифмах не умею
Певуче жаловаться, сладко плакать?
А улыбаться – более нет сил…
Сверкающе-извилистый, как змеи,
Умышленно являвший зло, как благо,
Зачем он, мир, меня прельстил?

Смутил когда-то призрачным блистаньем
Людских деяний и небожьих истин,
Парчи, и чаш, и роз, и карих глаз, —
И кинулась, опьянена дерзаньем,
В его кольцо я с песнью золотистой —
И смолкла. Мотыльком сожглась.

Но жило и тогда в душе желанье
Укрыться в удаленный, безызвестный
Голубокупольный монастырек,
Где, кротче голубя и робче лани,
Я стала бы Христовою невестой,
Когда б споспешествовал Бог.

И вместо букв, темнеющих в сих строфах,
Писала бы я радужные буквы
На заголовках святоотчих книг,
Пленялась чтением житий суровых
И лакомилась алой кислой клюквой,
Рядилась в черный жесткий шлык.

И знала б счастье петь за канонарха
И зреть один лишь Лик мужской безгрешный
Сквозь жарких свеч оранжевую рябь,
И в наши дни – за Церковь, Патриарха,
За этот Лик, пропавший в тьме кромешной,
Умученная, умерла б…

Я ж дар свой расточала в стихотворстве,
Губила душу в кратких обожаньях
Лже-ангельских, прелестно-тленных лиц, —
И вот за это дан мне хлеб столь черствый,
Удел забвенный. И, как послушанье,
Неменье в скорби без границ.

Но верую: на всё Господня воля.
И знаю: нужны эти лета жизни.
И чаю: не умру я, не узрев
Вновь Патриарха на святом престоле,
Христова Лика там, в полях отчизны
И вновь в восторге не запев!

Бог средь волн и мечей сохранил меня,
Но зачем, зачем я нужна?
Водяница озера Ильменя
И то больше жизни полна.

В каждой белой всполохнутой лебеди
Нам мнится она, Волхова.
В вербном шелесте, в струйковом лепете,
В мглице месячной та – жива.

Я ж – ее неживее, нежити! —
Лист сотлевший, истаявший снег!
И мгновенья всё реже и реже те,
Когда верю, что я – человек.

К повседневным трудам неспособные,
Руки – вроде лебяжьих крыл,
И восторги иные, загробные
Взор мой – Сирина взор – сокрыл.

Но одним еще с жизнью я связана, —
Это сердцем горючим моим,
Что исходит песней несказанной
К заповедным местам родным,

К тем чащобам, где тропки отмечены
Крестами на красных стволах,
К тем озерам, что, солнцем просвечены,
Кажут райский град в куполах.

Ах, раскрыть бы все тайны Ильменя
И всю глубь Светлоярова дна!
Если Бог в эти годы хранил меня,
То я знаю, зачем нужна.

Хоть в мыслях, хоть в воспоминаниях
Вновь поброжу весною там —
По клязьминским моим лугам,
В молочном подышу тумане их,
Прильну к их мягким муравам…
Хоть в мыслях, хоть в воспоминаниях!
……………………………

Кругом разлиты воды полые…
Просторов лиловатый мат
Озерки, заводи сребрят.
Как девушки, березки голые
В них окунулись – и дрожат…
Кругом разлиты воды полые.

Как остро пахнет взбухшей почкою
И томно – стаявшим снежком!
Пронзают стебли черный ком,
И по две прыгают над кочкою
Лягушки с бронзовым брюшком.
Как остро пахнет взбухшей почкою!

Идешь танцующей походкою
Под милый ритм: весна! весна!
Вот – камень, изгородь, сосна,
Пастух с рожком, рыбак с наметкою…
Всему близка и всем родна,
Идешь танцующей походкою.

Прекрасный, но пока единственный,
Бел, как вишневый лепесток,
Мчит пред тобою мотылек…
Мир манит жадно и таинственно,
И мир, и кто-то… смугл, высок, —
Прекрасный и пока единственный…

В это время снега у нас таяли —
И сосулек серебряный грозд
С крыш сочился, прозрачась, блистая ли…
Звоны скорбью сладчайшею маяли…
В это время Великий был Пост!

Бурно трогались реки зальделые,
Руша хладно-хрустальный нарост,
И сгибались, поклон земной делая,
В церкви люди, в грехах затверделые.
В это время Великий был Пост.

Прилетали грачи, всеми чаемы,
Как монахи бродя меж борозд.
Вербы серые, ветром качаемы,
Убеленными делались вайями!
В это время Великий был Пост…

Крыла землю с ее чернобыльями
Высь, яснея от зорь и от звезд…
А под светлыми епитрахилями
Покаянные головы крыли мы.
В это время Великий был Пост.

Ныне скорбью горчайшею маются,
И, как прежде, Великий там Пост…
Неужели же люди не каются?
Неужели уж ими не чается
День, Которого ждет и погост?!

О, весна моя шестнадцатьлетняя! —
Благодатней не было печалей,
Радостей ясней и беззаветнее,
Голубей небес, синее далей…
И сама я та ли?
О, весна моя шестнадцатьлетняя…

Пламенные распускались лютики
Над косой темно-злато-атласной,
И сгибались вербы алой прутики
Под рукою маленькой и властной.
Мнилось: жизнь прекрасна!
Пламенные распускались лютики.

Легкая, средь кружева весеннего
Мчишься по сырой еще аллейке,
Мимоходом в заросли сиреневой
Щелкнешь меж ладоней листик клейкий,
Грезишь на скамейке…
Легкая, средь кружева весеннего!

Веришь в леших, в ангелов-хранителей,
Вся горишь от силы непочатой,
Плачешь на заутрене в обители
И влюбляешься на миг, но свято…
Кем всё это взято?
Веришь в леших, в ангелов-хранителей…

Где утра, которых нет рассветнее?
И тропы всех взманчивей и шире?
О, весна моя шестнадцатьлетняя
В вербной чаще, в лютиковой шири…
Не в ином ли мире
Те утра, которых нет рассветнее?!

Соловья серебряное треленье
Русскою повеяло весной.
Вижу белую черемух зелень я
Там, в глуши владимирской лесной,
Серый дом мой под прямой сосной,
Сказы, думы, ничегонеделанье…
Вещее серебряное треленье!
……………………………………….

Вот в зеленом небе зори сходятся,
Падает окатная роса
В кашку, дрему, травку Богородицы, —
И хмельные птичьи голоса
Будят дремные мои леса,
Где полесуны лихие водятся.
Вот – в зеленом небе зори сходятся…

Я юна. Я пахну дремой, мятою,
Распеваю звонче соловьев,
Вью венки малиново-лохматые
Для царевича родных лесов,
Лик чей зарен, взор чей бирюзов,
Корзно белоснежное крылатое…
Я юна. Я пахну дремой, мятою…

Для кого ж венки плела и пела я?
Там – в лесах моих, в мгле зорь и лун,
Сквозь листье черемухово-белое
Смотрит лишь косматый полесун! —
Сер, как пень, недвижен, как валун,
Рожки острые, а глазки отупелые…
Для кого венки плела и пела я!..