Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Эта ночь морозится, хрусталится,
Эта ночь – Господня…
Коль не спишь, о близком запечалясь, ты, —
Вдаль смотри сегодня.
Богу то угодней.

Там, вдали долины нашей родины
Жемчуг снежный вышил, —
Плат священный вышел…
Кистью белой искристой смородины
Звезды виснут выше.

И одна, светлейшая, великая,
Встала над погостом,
Где проснулись вдруг, как утром, кликая,
Петухи по гнездам.
Чудо Бог там создал!

Возле тихой древней колоколенки
На могилке ветхой,
Под ракитной веткой
Спит Младенец, лишь рожденный, голенький,
Силы, славы редкой.

Бел от снега и румян от холода,
На глазах растет он.
Твердый посошок, окован в золото,
Богом ему отдан,
Ангелами подан.

Родила ль его святая женщина,
Мать-земля родила
Или та могила?
Дремлет он, звездой счастливой венчанный,
В пелене застылой.

Видишь то, что чается, желается?
Божья ночь – хрустальна…
Не Гвидон ли новый появляется
Там, в отчизне дальней?..
Так усни ж, печальный!

Кто-то скачет в русских чащах
В мраке ночи и хвой, —
В горностаях, свет лучащих,
В латах медных, в лад звучащих, —
Заревой, роковой…

На устах улыбка светит,
Гнев горит из очей.
Ствол, валун крестом он метит —
И наводит дивный трепет
На зверей, на людей.

Кто-то мчит по русским топям
В мути марев и мхов, —
На коне с плясучим топом
И с жезлом, подобным копьям, —
Златобров и суров.

Месть таится под пятою,
А рука милость льет.
Он кропит святой водою
Край, окапанный рудою,
Цвет болот и народ.

Не блуждает он, не тонет…
Он уж входит во град! —
Злых жезлом железным гонит,
А других на путь свой клонит,
Как ягнят вешних стад…

Кто же Он, безмолвноустый,
Молодой и святой,
Взявший все бразды и узды
И несущий в место пусто
Древний крест золотой?!

Дивен, как в сказке иль в княженье Рюрика,
Выступил Кремль изо тьмы —
Бело-златой, и с лазорем, и с суриком…
Около – люди, писал таких Суриков —
Мы.
Лица заплаканы, очи осушены —
В них и восторг и сполох!
В прошлом у всех нас – свой Углич и Тушино.
Сколько поругано! Сколько разрушено!
Ох…

Кто наше царство губил, прахом веючи,
Царство в церковной красе?
Кто ясноглазого резал царевича?
Рвал жемчуга с тел хладеющих девичьих?
Все!

Вины-грехи жгут нас петлей наброшенной
И, как вериги, гнетут…
Чем же мы радостно ныне всполошены?
Он, долгожданный наш, моленный, прошенный,
Тут!

Тут – за стеною, толпой опоясанной,
Молится, вшедши во храм.
После объявится – старцем предсказанный,
Званный народом и Богом помазанный,
Нам.

Глянет он, батюшка, с гневом иль милуя?..
Пошепты, всхлипы и стон…
Вдруг замираем, немые, застылые:
Настежь – соборные двери двукрылые! —
Он.

Корзно, как зори, светлейше-малиново,
Жезл же – как молоньи след.
Взгляда другого, столь гордо-орлиного,
Лика, столь ясного, образно-длинного,
Нет!

Клонимся земно с молитвой Исусовой,
Словно под солнышком ярь…
Боже, храни!.. Борони же ты, Русь, его!
Вот он – в блистанье венца злато-русого
Царь!

Ой, родимая, ой, русская земля!
Припадаю ко стопам твоим, моля!
Ты прости нас, кем ты кинута, кем брошена, —
Раскатившихся, как малые горошины
Из златого, из тяжелого стручка,
По чужой земле, что ох! как горька…
Не отринь нас… Мы на братьев не похожи ли? —
Тех, что вдосталь кутермили, скоморошили
И доныне кружат в леших кустах…
Ан – Бог даст, в святых очутятся местах!
Вот и я – буйна, кротка ли – та же самая!
То в затменье, то в сиянии душа моя…
Крикнул кочет красный, вспыхнула весна, —
И, как жрица, я звала Перуна!
Стонет горлица, и осень уж туманится, —
И взыскую Лика Спасова, как странница…
Млады, стары, тот с дудой, тот с посошком,
Кто – веригою звеня, кто – бубенцом,
Черта тешащие бранью, Бога – лирою, —
Мы, чужие всем, и щедрые, и сирые,
Прозорливцы, простецы, дураки,
Возлюбившие скиты и кабаки,
И в отрепье кумачовом, и во вретище —
Все, как есть, твои родные, мати, детища…
Так прости же нам раскаянный наш грех,
Как и тех, что там, с тобою… как и всех!
И раскрой свои бескрайные объятия
Мне, что многих и светлей, и виноватее…

Дале-дальняя сторона моя,
И знакомая, и незнамая!
По тебе тоска моя лютая,
О тебе и скорбь моя смертная…
День-деньской плетясь, крепко путая,
Те тоска и скорбь – сестры верные,
Сестры вечные – руки вяжут мне,
Горло душат мне, что веревками…
Ах, темны – леса, пестры – пажити,
Да с избенками, да с церковками
Под стожарами да под радугой,
Вас не видела долго-долго я…
Так же ль лед гудёт по-над Ладогой?
Так же ль плот поет по-над Волгою?
Сладко вишенье уж родится ли
На огористом Окском береге?
Виноградье глав золотится ли
В милом городе на Москве-реке?
Миро ль варят там роз медовее?
Росны ладоны воскуряют ли?
Так же ль молятся в Приднепровии
И спасаются в Зауралии?
Крест ли есть у шей, в пальцах – лестовка,
А иконный лик в каждой горнице?
Да и цел ли кряж али лес такой,
Где б подвижник жил аль затворница?
Люди ищут ли правды-истины,
Берегут ли то, что уж найдено?
Иль, как в непогодь, иглы с лиственниц,
Жемчуг с образа, татем скраденный,
Спало-сгинуло благочестие,
Вековечное боголюбие?..
Ох, почто с тобой, Русь, не вместе я?
Из конца в конец и до глуби я
Всё б разведала, всё бы вызнала!
И, коль правда то, коль скончалась ты, —
Я б слезой живой тебя сбрызнула,
И взбудила бы кликом жалостным,
И согрела бы целованьями…
Оживела б ты с Божьей помощью
Всеми травами и дыханьями
В свете утреннем, голубом еще,
Распрекрасная, та же самая
Русь родимая, сторона моя…

В душу чудное сходит отишие, —
Унялась в ней уныния боль…
Не свирель ли в ушах своих слышу я?
А в светелке-то нищей под крышею
Как от снега бело ль, голубо ль!..

Кто в ней движется, чуть затуманенный,
Теплит в сгасшей лампаде огонь? —
Лик, от венчика роз орумяненный…
И была, видно, некогда ранена
Засквозившая алым ладонь…

Ах! грустнейшее око проникнуло
Всю меня, как повапленный гроб.
И стыдом нестерпимым я вспыхнула,
И с постели вскочила… И стихнула
У фиалкою пахнущих стоп.

Как учил Ты? И помню ль учение?
Но его я постигла теперь:
Царство Божье предвечно-весеннее,
Крины, птицы, и слово, и пение,
И любовь, победившая смерть!

Думы гордые и любодейные
Ты развеял, сверхмудр и сладчайш…
И сошла сюда тихость келейная,
И поднялися чаши лилейные
Из убогих, из глиняных чаш…

Кроме этой не будет зари иной!
И свирели, что дал Ты, любя.
Вновь начну житие с ней Мариино, —
И исполнится новой игры она,
Славословя, Сладчайший, Тебя!

К месту, издавна славному – к Троице,
К распрекрасному месту средь ельника,
Где, бывало, нетленно покоятся
Мощи – Божьего друга – отшельника,
Где искусный звон,
Что родник, певуч,
А целебный ключ
Серебрист, как он,
Вот куда чрез болота и чащицы
Русь, бывало, в скорбях своих тащится…

Брички бойкие с дужкой расписанной
И рыдваны с гербами тяжелые,
Барин пудреный, парень прилизанный,
Баба хволая, баба дебелая,
И святой простец
В колпаке литом,
И в шитье златом
Удалой боец, —
Едут, идут из сел, из поместьица…
И вдруг встанут. И радостно крестятся.
Бог привел!.. Вон – над светлыми взгорками —
Колокольня, что пасха затейная,
Купола – золотыми просфорками,
Кровля трапезной пестро-тавлейная…
А внизу торжок —
Образки, коржи,
Пояски, ковши,
Куклы с глянцем щек…
Всё – с крестом, с узорочьем, с улыбкою,
Пахнет льном, кипарисом и липкою!

Много трав придорожных повымнется,
Много горя здесь, в лавре, покинется
Нищим высохшим в странноприимнице,
А купчихой дородной в гостинице,
Где меж постных блюд
Самовар поет,
И монах ведет
Речь о Сущем тут.
День отходит в тиши, розоватости,
С духом ландышей, ладона, святости…

А проходит день в чащах кудрявистых,
Среди ельника, можжевельника,
В непрерывных молебнах, акафистах
Возле – русского Друга – отшельника.
За снопами свеч,
Под венком лампад
Он, как пастырь стад,
Бдит, чтоб всех сберечь.
Исцеляется, – кто удостоится,
Кто спокается, тот успокоится, —
И пошли домой
Уж с иной душой,
Побывавши, бывало, у Троицы.

Юныш Богов – не родителев, —
Он родной покинул Радонеж, —
Вышел в путь, что был предгадан уж,
В бор пришел, где быть обители…
И зажглись в бору цветы,
Словно пó саду,
Зачалися в нем труды
В славу Господу!

В ряске серой и затасканной,
Тонок, прям, как вербы прутики,
Златокудрый, словно лютики,
Солнцем, звездью ли обласканный, —
Ель рубил он, насаждал
Лук с капустою
И молился – пел, читал
В милой пустыни…

Полн небесной небывалости,
Слух зареял о подвижнике.
Поплелися люди к хижинке, —
Утешались… Оставалися…
В чаще ставили свои
Белы келии,
И черникою скуфьи
Зачернели в ней…

Он же в ряске той же, латанной,
Как и все, пек хлебы, плотничал,
Бдил же больше всех и постничал,
Всем светильник неприпрятанный!
С ангелом у алтаря
Он беседовал…
И с медведем, хлеб даря,
Он обедывал…
Старец – витязь Богородицын, —
Крина став белей, кудрявее,
Путь провел он православия
И почил в бору, у Троицы.
Пять веков хранил, как щит,
Русь родимую!
Как-то Бог… А он простит
Непростимую.

Кельи, что ульи, белó-островерхие
Месяц повысребрил и убаюкал.
Спит монастырь… Лишь Игумена Сергия
Четко чернеются мантийца, куколь, —
Смотрит он в даль
Со стéнных высот.
Слушает, ждет…
Иль что предузнал?

Даль лишь огнями болотин оискрена,
Марой объята, дремучестью рощной…
А не о ней ли скорбит он столь искренно,
Господа молит и денно, и нощно.
Русь ли ты, Русь!
Звалась ты святой…
Днесь – под пятой
У нехристей-мурз.

Сколько уж сгибло!.. Чай, сыты все вороны…
Спасе! Уйми руду, слезыньки вытри…
Братья-князья! Не довольно ль уж вздорено?
Ай, не пора их возглавить, Димитрий?..
Чу! От Москвы
С тропы на Хотьков
Позвон подков
И присвист травы…
Ближе всё… Тут! – Под стеною зазубренной
Бьется скакун, златогрив и омылен, —
Витязь, весь медный, на подвиг разубранный,
Лёт задержал его, ладен и силен.
– «Отче, к тебе…»
– «Я ждал уж, сынок!
Дай тебе Бог
Победу в борьбе!»

В колокол вдарил, молился, советовал,
В помощь могутного старца Ослябя
Да огневого бельца Пересвета дал —
Дух укреплять иль сомненье ослабить.
Сердцем смятен,
Князь пал перед ним…
Неодолим
Восстал он с колен!

Синее корзно, распахнуто надвое,
Взмыло, что крылья, с атласного крупа —
И понеслось к пустырям над Непрядвою
От изумруднейшей Троицкой Купы —
От лепоты,
От иноков, пчел,
В дичь, в суходол
И в гомон орды…

Дальше всё кони… Как солнце, игреневый,
Белый, как лунь, и, как нивка, буланый…
Даль уж в зарении дня предосеннего…
Прячутся мороки… гибнут туманы…
Смотрит он вслед
С настенной выси…
– Быти Руси
Святою и впредь!