Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

День суетный глядит ко мне в окошко,
Бесчувственный к страданию и злу.
А в комнату отворочусь немножко, –
Котеночек играет на полу.

Цыганочкин котеночек, – я знаю, –
И с тихой нежностью любуюсь им,
И простодушно сердцем отдыхаю, —
Но скоро вновь тревогою томим.

Войдет она… Вчера иная фея
Здесь, помню я, с загадочным огнем,
Котеночка лаская и лелея,
Душила вдруг в объятии своем.

Цыганочкин котеночек дареный
Казался ей зловещим — не к добру…
Нет, я слежу с улыбкой умиленной
Живую простодушную игру.

Ведь этим самым бархатным движеньем
К ней на колени прыгал он. Вот-вот
С улыбкой вдруг цыганочка войдет,
Ненужный день своим заворожив явленьем.

Когда одну потерю
Ношу в душе своей
И счастию не верю
Всё горше и больней, –

О, как мне не бояться
За грустный свой покой?
Не боязно ль расстаться
С безмолвною тоской?

А ты проходишь мимо,
Смущаешь и томишь,
Прорвав непостижимо
Мою глухую тишь.

И словно мимовольно
Взгляну – и запою –
И растревожу больно
Одну тоску мою.

К душе душою ближе,
Но вновь уныл и нем, –
Я слышу: Подойди же!
И вздох тоски: Зачем?

Под открытым небом Юга,
Руки тонкие воздев,
Ты, стихий живых подруга,
Очи ширя от испуга,
Внемлешь тайных сил напев.

И стопой своей крылатой
Дольный трепет окрылив,
За восторг священный – платой
Нам приносишь дар богатый,
Дар любви – иероглиф.

Что же здесь в тоске унылой
Бредят косные рабы?
В этой смутности постылой,
Да, и здесь целебной силой
Ты – как дольный зов судьбы.

Пусть же день скупой и серый
Загорится без тебя,
Окрыленный стройной верой:
Терпсихорой и Киферой
Обновимся, полюбя.

Дарила осень мне, бывало,
Живую песню не одну;
Ее цветное покрывало
Мечте не раз наколдовало
Иную, лучшую весну.

Но эта творческая нега
Меня покинула давно.
Ждет сердце зимнего ночлега,
И в тихом сне степного снега
Запеть ему ли суждено?

Иль сердце странника томится?
И уходя в холодный путь,
Как робкая ночная птица,
Крылом в окно оно стучится –
В тепле уютном отдохнуть.

Я молил бы Аполлона,
Чтоб из милостей своих
Дал он мне Анакреона
Светлый взгляд и светлый стих;

Или дал бы мне напевы
Те, что ведал Феокрит,
Те, какими сердцу девы
Он поныне говорит;

Только, смертный, не разгневай
Бога суетной мольбой:
Говоря с любимой девой,
Лучше будь самим собой.

Подчинясь судьбе охотно,
Я красавицу мою
И легко, и беззаботно –
Как умею, так пою.

Когда потух приятель-самовар
И мирные слышнее разговоры,
И вздох души, как легковейный пар,
Пал на стекла морозные узоры, –

О чем же ты задумалась, душа,
Куда мечтой привычной улетела?
Всё думал я: как Ольга хороша,
А до других – какое дело!

P.S. Нет! В заключенье вспомним, милый друг,
Суровые ответы без обиды –
И не одну мы помянем, а двух,
И стих украсим рифмой Зинаиды.

Уж так ли был неправ в ответе славном
Тот пьяница? – «Не надо мне ходить!»
Не пить трудней, чем не ходить, – конечно.
Ну, а попробуй, скажем, не курить. –
Однако, вред. – Но вредного себе
Нельзя не делать в жизни. То да это, –
Как разобраться, выйдет вообще:
Жить вредно. Так вреди уж на здоровье
Всяк самому себе. По этой части
Куренье мне особенно любезно:
Оно насущно стало для меня.
Ведь куришь не для самоуслажденья;
А если надо прямо ставить цель, –
Здесь возвышенье, утонченье духа
В ущерб – чему? Ничтожному, поверьте.
А, так сказать, соседних удовольствий
Немало здесь. Я корчить знатока
Не собираюсь: чуждо мне эстетство.
Конечно, толк я знаю в табаках,
Да это нынче ни к чему не служит.
Затеи лучше брось. Я даже склонен
Наперекор традиции и вкусу
Усладу в том найти, что обкурю
Новешенькую трубочку. И ею
Играю как дитя. И целый вечер
Я занят ей: то в пальцах поверчу,
То поднесу к губам, слега продую,
То медленно, старательно набью
И, не спеша, еще полюбовавшись,
Чуть зажимаю чубучок зубами;
Закуриваю – и приятна свежесть
Первоначальная привычки старой –
Свежеет мысль моя. А из чего же
И бьемся мы? Вот тут и говорите,
Где вред, где польза. А для пользы жить,
Так пользы и не принесешь, пожалуй.

А скиль-парэ , мы все согласны, –
Санузский и компри народ, –
И наркомфлирт всегда прекрасный,
И сам замнаркомспаснавод, –

Врэман , Санузская Эдемской
Обители сандут милей –
И как прославленной Телемской,
Девиз раблейский пел бы ей.

Ке вуле ву? Над воротами
Дю паради была б мудра,
Фигюрэ-ву , судите сами,
Одна строка: фэ ске вудра

А, пар экзампль! Иное слово,
Же ву дирэ как наркомис,
Тужур прекрасно, хоть не ново –
Войон , расширим наш девиз.

Мор-блё ! Нон когито сед эдо ,
Анкор с прибавой: эрго сум…
Me бон зами ! После обеда
Же сюи тро люр для этих дум!

Иси-ж спландёр ! – как панорама
В едином росчерке пера!
Де тут ля репюблик программа.
Вив ля Санузия! Ура!

Лень ли это злая, добрая ль усталость,
Легкая ль покорность серенькой судьбе,
Если оскорбляет маленькая малость.
Если расслабляет плохенькая жалость
К самому себе?

Пьяненькую песню гаденьким фальцетом
Проскрипит охотно дряблый старичок,
Вовсе не мечтая, даже под секретом,
Что и он приходит все-таки поэтом
В жалкий кабачок.

Пьяная привычка, без которой плохо,
Словно без косушки горького вина, –
Песня в одиночку, песня вместо вздоха,
Хриплая, лихая, как царя Гороха
Лихи времена.

Зла ль моя усталость, лень моя добра ли,
Нам легко живется с бабушкой судьбой:
Смирненькие внучки тихо поиграли,
Тихо поскучали. Никнет сон печали
Над самим собой.

Какая грусть – и как утешно,
Что в наши злые времена,
Когда живем мы так поспешно
И нами шутит сатана,

Что в наши дни и небывалых,
И неразгаданных утрат
Мы в силах жить средь жизней малых,
Смотря вперед, а не назад;

Петь над бурлящим морем мутным,
Следить за блесткой на волне
И ясным отблеском минутным
Вмиг душу напитать вполне;

Плесть в вешней радостной истоме
Надежды радужную нить;
И ветхий вечер, в мирном доме
Над смертью кошечки грустить.