Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

За богинь торжественного спора
В воздухе кипит и смех, и стон –
Пламень, распаленный силой взора
Горделивых и ревнивых жен.

Озарились мраморные лица
За безмолвьем – ярче и живей
Вспрянул говор судей и гостей,
Приговор над красотой творится
Тот, что сквозь века поет цевница.

Я не забыл тебя. Дышать последней страстью
Так сладко мне.
Навечно ли я предан безучастью,
Лежу на дне.

И тусклая волна мне взоры заслонила,
Дыханье захватив;
И мягкая меня повергла сила
В немой разлив.

Нет, пламенный, плыву воздушною волною,
Свободен и крылат;
Ты, нежная, горишь и дышишь мною,
Спален разлад.

Я не забыт тобой. Тобою торжествую,
Обугленный в огне,
Вдыхая страсть последнюю, живую –
И сладко мне.

Сквозь утренние томные мгновенья
Мне слышен звон торжественной Москвы.
И помню я: сегодня воскресенье
И день усекновения Главы.

Уже осенней жертвенной листвы
Страдальческое светлое горенье
В разлитии нетленной синевы.
Тут, за окном – влечет меня в паренье.

И верит дух – вновь высью потеку,
С телесной ветхостью забыв по прахе
Приниженную дольную тоску

Пророк сложил – на блюде, не на плахе –
Главу окровавленную, – но вот
Звон светлый воскресение поет.

Ее увидел на закате
В одежде стройной, на коне –
И то виденье в легком злате,
Тень тонкая, живет во мне.

И таково воспоминанье
О небывавшем никогда;
И в тихом творческом молчанье
Встает иная череда.

Над опустелой колыбелью
Склоненная, стоит она,
Страдания нездешней целью
Таинственно осветлена.

И словно шепчущий далече
Умильные молитвы вслух,
Благоговейно теплит свечи
И слезы льет мой скорбный дух –

И видит: тихо к аналою
Поникло строгое чело –
И песнопевною хвалою
Сияет чисто и светло —

И на раскрытые страницы
Приятых мук души другой
Полусмеженные ресницы
Слезу роняют за слезой.

О, приходить ли в ужас мне, –
Как в диком и безумном сне, –
Что мною съеденная каша –
Нет, не моя, а – ваша, ваша?!

Что завтра, в праздник, может быть,
Ее придется вновь варить
Вам по моей вине безбожной?!
Нет, невозможно, невозможно!

Всю ночь метаться буду я,
Вздыхая, плача, вопия,
И вот, страдальца утешая,
Ко мне приходит крыса злая, –

И тихо слезы льет со мной, –
Но я ей молвлю, сам не свой:
«Друг незабвенный, друг прекрасный!
Все утешения напрасны!»

И для чего, не знаю сам,
Остаток каши ей отдам…
Чтобы страдать потом всецело –
Не за одно лишь злое дело!

Когда-то юною и ласковой наядой
Русалка невская, поднявшись над волной,
Мой ранний робкий пыл негаданной наградой
Пленила, так мила под майскою луной.

Года – и вот, полуночью осенней,
В туманном мареве, в бессильном полусне,
В болезненной игре зеленоватых теней
Русалок хмурый сонм явился ясно мне.

О напряженные страдальческие лица!
Вон клок полуседой к худой груди прилип.
И рвется эта грудь в какой-то звук излиться,
И ищут руки струн. Но слышен только хрип.

И ныне страшно мне: вот только лед застынет
Корою тонкою под первым снегом, вдруг –
Вдруг черная вода прорвется и нахлынет –
И трупы выплывут утопленниц-старух.

Ты слышишь? Слабый шорох,
Опять. Вон там, в углу,
Где спит бумажный ворох
Старинный – на полу.

Ах, притаился. Тише.
Вон серенький зверек
Уж на столе. Чуть слышно
Перебирает книжки.

Блестит его глазок.
Молчим. Не шевелится
Ничто. Нигде. Одна
Не хочет затаиться
Шуршащая страница –
И мышка нам слышна.

Ребяческие книжки
О счастье на земле,
Фарфоровая мышка
На письменном столе.

Ах, слушайте, Анна, Анна,
Заздравную песнь мою!
Душа почти бездыханна,
Но тихо для вас пою.

Какое счастие в звуке,
Когда чуть шепчут уста,
А к небу воздеты руки,
А высь над тобой чиста!

Да будет вышних гармоний
Вам тайна всегда слышна,
Да в нашем плаче и стоне
Слетает к вам тишина.

По звукам райского клира
Томится моя тоска.
Но страшно: слабая лира
Мне слишком, слишком легка.

В жилище доброй феи
Забудем хандру и сплин.
Гораздо нам веселее
Не праздновать именин.

Как локон хризантемы
Пленительно развита,
На старые милые темы
Поет, рискуя, мечта.

Ведь ей и слов не надо;
Один душевный уют –
В прохладной зелени сада
С ней пестрые птицы поют.

И радуясь безлюдью,
Забыв и хандру, и сплин,
Всей полною птичьей грудью
Звенит хоть миг один –
Веселый напев именин.

Когда земля под острою лопатой,
Разрытая, поддастся глубоко
Сырою глыбой, черной и богатой,
Работать мне и тяжко и легко.

Мне в тягость эти глубины немые,
Таящие подспудных сил пласты;
Покорная над ними никнет выя,
Рабыня неизбывной тяготы.

И мне легки, мне радостно пахучи
Бросаемые черные комки,
Как будто их же силою могучи
Живые взмахи роющей руки.

И взглянем мы, спокойные, на небо,
Над нами твердь глубоко холодна;
Тепло дыханье тела, поля, хлеба, –
Но глубь земле холодная дана.

Не возвратиться временам.
Всё устремляется к иному.
Но ведь не позабыть и нам
Тропы к родительскому дому.

С былого свеян легкий дым.
Сегодня бродишь всемогущим
Каким-то облаком седым.
Но мы гадаем о грядущем.

Побеги нераскрытых сил
Своей лелеем мы любовью,
И их расцвет заране мил
Над черной облачною новью.

И что бы ни было сейчас, –
Нося в себе любовь былую,
Они ответят поцелую,
Они оглянутся на нас.

День суетный глядит ко мне в окошко,
Бесчувственный к страданию и злу.
А в комнату отворочусь немножко, –
Котеночек играет на полу.

Цыганочкин котеночек, – я знаю, –
И с тихой нежностью любуюсь им,
И простодушно сердцем отдыхаю, —
Но скоро вновь тревогою томим.

Войдет она… Вчера иная фея
Здесь, помню я, с загадочным огнем,
Котеночка лаская и лелея,
Душила вдруг в объятии своем.

Цыганочкин котеночек дареный
Казался ей зловещим — не к добру…
Нет, я слежу с улыбкой умиленной
Живую простодушную игру.

Ведь этим самым бархатным движеньем
К ней на колени прыгал он. Вот-вот
С улыбкой вдруг цыганочка войдет,
Ненужный день своим заворожив явленьем.