Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Мне место лишь в дорийском храме:
Я бесполезный человек,
Статист в кровавой жизни драме,
Родившийся в пещерный век.
Я был художественным глазом,
Влюбленным в Божью красоту,
Я на болоте жил с экстазом,
Творя словесную мечту.
Звезда я между звезд лучистых,
Пылинка Млечного Пути,
Козявка между трав душистых,
Которой глазом не найти.
Я мир люблю, но человека
Боюся более чумы:
Неизлечимый он калека
Из грязи, гордости и тьмы.
Как овцы, он толпится в стадо
С тупым идейным чабаном,
И дел ему кровавых надо,
Чтобы торжествовал Содом.
Жить можно только одинокой
Маяча на поле верстой,
Ромашкой можно желтоокой
Погибнуть под судьбы пятой.

Все формы видимого мира
Существовали уж извек,
Как вечно рокотала лира,
Как вечно страждет человек.
И на пылающих светилах
Когда­нибудь настанет смерть,
И жизнь появится в горниле,
Когда Создателева жердь
Начнет стучать по мертвой лаве,
И ящерицы и драконы
Поднимут из пещеры главы,
И оживятся Геликоны.
Миры связующие спермы
На каждый падают погост,
Как пыль на греческие гермы
От распыленных в бездне звезд.
Ничто – иллюзия усталых
От бесполезной суеты
И утешение для малых,
Как эти синие цветы.

Нет звезды, что одиноче,
Чем с тобой мы одиноки.
Нет нигде темнее ночи,
Чем в душе, где все истоки,
Все истоки всех безумий,
Разливающихся в мире.
Там под маской страшных мумий
Кровожадные упыри
Ищут душ несовращенных
Для процессий похоронных
На бесовский свой шабаш...
Как на Патмосе Иоанн,
Я пишу про океан,
Я пишу про дикий блуд,
Про последний Страшный Суд.
Ангел за спиной стоит
И диктует мне слова:
Я – лишь пишущий графит,
Я – шуршащая трава.
Всё духовно на земле,
Всё витает на крыле,
Даже в камне свой есть дух.
Светоч Божий не потух:
Как лампада я горю...
Видишь ли и ты зарю?
На востоке алый змей
Моря озарил камей.

Нет ни начала, ни конца,
Есть звездная лишь в небе пыль,
Да я, пугливая овца,
Грызущая степной ковыль.
И кто­то за ноги крюком
В отару тесную влечет,
И пес рычит страшенным ртом,
Как будто нам ведет учет.
И звезды все – пылинки лишь,
Светящаяся в небе пыль,
На них не смотрит даже мышь,
В степи грызущая ковыль.
Лишь я гляжу, и страшно мне
Меж звездных гаснущих бацилл,
Живущему в бессменном сне,
Рожденному среди могил.
На звезды и на дно могил
С недоуменьем я глядел,
Но не было во спящем сил
Для страшных и кровавых дел.
Зачем они, как рой бацилл,
Кружатся в вечности кругом?
Зачем я понапрасну жил,
Скандируя стихи пером?
Нет ни начала, ни конца,
Нет в мире ровно ничего,
Нет и Небесного Отца,
И Мать­Земля не божество!

Мы были ангелы однажды
Совсем безгрешные в раю:
Иначе не было бы жажды
Такой пылающей в мозгу.
Мы будем ангелами снова,
Иначе не могли бы жить,
Иначе не плели б из слова,
Как гусеницы, шелка нить.
Они из жалкой хризалиды
Взовьются бабочкой в лазурь.
И никакие Немезиды
Не усмирят душевных бурь.
Нас также скоро в хризалиду
Уложит озлобленный рок,
И мы забудем про обиду,
Как голубой в степи цветок.
Мы вылетим шестикрылаты
И радужны, как мотылек,
И в Божьи улетим палаты,
Как белый за море челнок.

В дымке Фьезоле сребристой.
Кипарисов черных кисти
Неподвижные стоят,
В небо бледное глядят.
Нет у Бога больше синьки,
Чтоб писать свои картинки,
Нет атласных облаков
Украшать небес альков.
Бледно всё, как акварели
Блекло­серебристой трели.
От бессчетных повторений
Выцветают даже тени,
Даже мировое зло –
Словно пыльное стекло.
Только ласточки в муаре
Выцветшем, как на пожаре,
Мечутся в безбрежной выси,
Как влюбленные нарциссы.
Только ласточки без тела:
Им летать не надоело.
Я слежу за ними тайно,
И в душе моей случайно
Всё и суетно­бездомно.
Я – лишь искра из тоски
Саваофовой руки,
Что давно творить устала
В синем небе без причала,
В небе выцветшем навек,
Как уставший человек.

Я в жуткой человеческой пустыне
Невыразимо одинок.
Никто о Божием не знает Сыне,
Хоть жизни истекает срок.
От повторения всё той же муки
Склонилась долу голова,
Повисли некогда живые руки,
Как придорожная трава.
Как за волной волна проходит в море,
Вокруг проходят поколенья,
И новое всё вырастает горе
И новое для всех томленье.
И так же я гляжу, не понимая,
На вешние природы чары
И на вершину синего Синая
Готов подняться, чтоб от кары
Избавить свой народ осатанелый
И новые снести скрижали,
Сокрытые за этой тучей белой, –
И нет конца моей печали.

Грохочет дальняя гроза.
Стрекочет в соснах стрекоза.
Меж облаков вверху мятеж.
Трава колючая свистит
И шепчется, как эремит
В беседе страстной с божеством.
Смятение во всем живом:
В дупло попрятались жуки,
Прильнули к травам мотыльки.
Лишь ласточки меж туч круги
Описывают, как враги
В полете брачном мошкары,
И нет забавнее игры.
Я из окна на них гляжу
И тоже вензеля пишу
Незримые меж черных туч,
А по спине моей сургуч
Течет горящий, словно я
На самом склоне бытия.
И странный, сладостный покой
Рождается в душе больной,
Как будто бы я одержим
Незримым естеством чужим,
Причисленным к блаженным ликам,
Как будто я уже в великом
Потустороннем сне,
И Вечность Мать во мне.

Как биллиардный стол зеленый –
Понтийская родная степь.
Над нею облаков корона,
Жемчужная в лазури цепь.
И кажется мне, что ребенком
По ней с рогаткой я брожу
И, как испуганный теленок,
На страхи всякие гляжу:
То меж крапивы у лимана
Увидишь конское стерво,
Кишащее как Аримана
Чешуйчатое божество,
То ужика через тропинку,
Раздавленного сапогом,
То раздробленную былинку,
И Смерть, куда ни глянь, кругом.
Но я совсем счастлив в природе:
Чем ювелирней, тем милей
Мне формы Божьи, хоть в народе
Единственный я ротозей.
Весь век свой я ходил влюбленный
Во всякий творческий пустяк,
Как Микель­Анжело бездонный:
Мне дорог был простой червяк.
И степь родную я, как Дюрер,
Во всей подножности познал,
И против отрицанья бури
Я красоты точил кинжал.
И вижу, вижу на чужбине
Целинный свой я чернозем
И строю из него в пустыне
Фантазии нетленный дом.

Я, как кентавр, слился с окошком,
Оно – мой белокрылый конь,
Где я с пустым стою лукошком,
Души просеявши огонь.

И я гляжу, как старый идол,
В лазоревую бирюзу,
И виды всякие я видел,
И ос в мозгу и стрекозу.

Всё изжужжалось там навеки,
Исфимиамилось, как дым,
Все посливались в сердце реки, –
Я снова синий серафим.

Порешено уж всё познанье,
Нет ничего извне меня,
Я – созерцанье без сознанья,
Я – столб словесного огня.