Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Я слышу пенье, вижу свечи...
Священный наступает миг.
Печальный шепот. Чьи­то речи.
Великий начался постриг.
Но я ведь лишь смиренный инок,
Проживший жизнь в монастыре.
Меня, как полевых былинок,
Не постригут, как при царе.
Меня без всякого обряда
Потащат на автомобиль
Для пополненья мертвых ряда
И клубами поднимут пыль.

По узенькой я шел тропинке
Над пропастью, где был поток,
И кланялися мне былинки,
И был я жутко одинок.
И вдруг навстречу мне Младенец
Пришел с игрушками в руках
Меж пестрых райских полотенец,
В блестящих красных сапожках.
Как звезды черные, горели
Его громадные глаза,
На кудрях у него блестели
Алмазы, жемчуг, бирюза.
– Куда ты, дедушка, плетешься
С мешочком ветхим и клюкой?
Присядь, иначе спотыкнешься,
Пора б тебе уж на покой!
– Да вот иду, дитя, по Бога
Давно истершимся следам,
И скоро, видишь ли, дорога
Пойдет совсем по облакам.
– Пустое, дедушка, садися,
Давай игрушками играть,
И ты, голубчик, не стыдися:
Мне подарила все их мать.
– Я не стыжусь, малютка милый,
Всю жизнь я плел венки из слов!
– Ну и плети их до могилы!
Возьми цветочки, мотыльков,
Возьми картонную лошадку,
Но только в бездну не гляди!
Благая Смерть тебе печатку
На лоб поставит. Погоди!
Все эти звезды ведь игрушки
В руках Небесного Отца,
Все арлекины, все петрушки,
Всё без начала и конца! –
И я увидел в небе Бога,
Играющего наконец.
Меж звезд открылася дорога
Для Сына Блудного, Отец!

Душа моя изменчива, как моря
Безбрежный солнечный хамелеон,
С тех пор как я действительности горе
Преобразил в неизъяснимый сон.
Уж с детства я колючий начал всюду
От листьев жестких чистить артишок
И сердцевинному дивиться чуду,
И сладок был иллюзий корешок.
Жизнь – настроенье, облачные клубы,
Затейливый цветной калейдоскоп,
Но не тяни пылающие губы
К водовороту: выплыл перископ.
Будь снова, как в родительницы чреве,
Непомнящим, незнающим, нагим.
Молись, как в детстве, черной Приснодеве,
Упавший в бездну Божий серафим!

Нет ни начала, ни конца,
Ни рая нет за пыльцей звезд,
Ни милосердного Отца,
И достоверен лишь погост.
Но достоверность эта тоже
Как иероглифы на воде:
Сегодня на закон похоже,
А завтра нет его нигде.
Мы все на свете оборотни:
Сегодня гордый человек,
А завтра на шабаш субботний
Спешащий атом икс, игрэк.
Где след несчетных поколений?
Десяток жалких черепков
Остался под музейной сенью
С ларцом окаменелых слов.

Я думаю про шелестящий тополь,
Скрипящий словно мачта надо мной,
Что сторожит заброшенный некрополь.
Он видит мир, наверное, иной,
Не тот бессмысленный и бесполезный,
Преступный мир, что вижу часто я.
Ведь он стоит как канделябр железный
И в недрах укрепился бытия.
В сырой земле его стальные корни,
Из груди матери он мудрость пьет,
В эфире синем пьет он нектар горний
И не для призраков одних живет.
Я ж – задыхающийся в едкой пыли
Действительности жалкий червячок.
Меня под храмом рушенным забыли,
Хоть и трещу я, как шальной сверчок.

Тучи тают, словно сахар в чае.
Я гляжу на них и расплываюсь.
Нет меня уж в италийском крае,
Я уж ничему не ужасаюсь.
Тучи как Грифоны, как Пегасы,
Как волокна, как лебяжьи перья,
Тучи как пурпурные лампасы,
Как чудовищные суеверья.
Я их формы словом отражаю,
Вместе с ними в голубом Эребе,
Как сиянье Божье, исчезаю,
Думая лишь о духовном хлебе.
Хорошо мне быть как свод небесный,
В бирюзе растаяв без остатка,
Хорошо, как призрак бестелесный,
Млеть на солнце радостно и сладко...

Над Гефсиманом полная луна.
Трель соловьиная в кустах слышна.
Меж кружевом оливок вековых
Христос к скале белеющей приник.
Заснули грубые ученики.
Умолкли праздные их языки.
Моленье началось уже о чаше
И искупленье грешной жизни нашей.
Кровавый пот на изможденном лбу
Спасителя. Он будто уж в гробу.
И ощущенье желчи у Него во рту,
Хоть поклоняться будут все кресту.
Мне этот миг дороже всех других:
Отсюда заструился новый стих.

В саду кудрявое есть деревцо,
Напоминающее мне березу,
И я его, как милое лицо,
Приветствую, спасаясь от угрозы.

Но вдруг щемящая пронзает боль,
Охватывая страждущую душу,
И отворачиваюсь я, как голь,
От родины и почему­то трушу.

Горят уста, залитые свинцом,
Как замурованное в мир окошко,
И лоб терновым перевит венцом,
И в тупики вонзается дорожка.

Кудрявое невольно деревцо
Я обнимаю хилыми руками
И, к шелковой коре припав лицом,
Рыдаю безнадежными слезами.

В кругу магнолий дремлет глянцевитых
Овальный цементованный бассейн,
Что меж цветов, как вешние Хариты,
Как глаз зеленый, жутко тиховейн.
В нем пористая посредине горка,
И из нее бьет тонкая струя,
И облака в него глядятся зорко,
Ища как будто тайны бытия.
Вокруг цветы пьянящие магнолий
В нем отражаются, как одалиски,
И я, лохматый инок Анатолий,
Читаю в нем лазоревые списки
Евангелий, не сказанных Мессией,
Но зарожденных у меня в груди,
И о покойной думаю России,
Упавшей в омут грязный позади.
Я жажду сказок, жажду новых схолий
К таинственным основам бытия
И за угрюмою стеной магнолий
Сижу, как мирозданья судия.
Вокруг жужжащие на солнце шмели,
Нимфеи белые и осока,
Лягушек хоры в плещущей купели,
И сам я похожу на черного жука.

Небо – арестантская шинель.
Дождик льет, как из садовой лейки.
Я дрожу, как под сугробом Лель,
И в душе закопошились змейки.
Будет, будет новая весна,
Но дожить я не имею силы:
Вся орбита уж завершена,
И пророчествуют мне Сивиллы
Из глубин неведомого дна,
Что созрел я для своей могилы.

Не могла простая сила
Геометрию Эвклида
Из космического ила
Созидать до прометида,
За мильярды лет до нас,
В Хаоса первейший час.
Посмотри на кубик соли
С пирамидками на гранях!
В златом вышитом камзоле,
Поседевший в изысканьях
Ломоносов был бы нужен,
Что как сын с природой дружен,
Нужен был бы математик:
Это царство тайны, смысла,
Это Пифагора числа.
Хоть кристаллы и бездушны,
Все они Творцу послушны,
Как и ты, сухой камыш,
Что гармонии не зришь!

Зажги свечу пред Божьим Ликом
И суеверий не страшись,
Каким бы ни встречали гиком
Полет твой в голубую высь.
Он явится к тебе как странник
Иль как мифический Геракл,
Как неба радужный посланник,
Как Танатос, гасящий факел,
А то и попросту как совесть
Из глубочайших недр души,
И новая начнется повесть
По звездам снежной пороши.
Зови, нет совершенней радио,
Чем то, что у тебе в мозгу,
Пред ним попрячутся исчадия
Кромешные на берегу.
Зови, не всё же на чужбине
Тебе чужих пасти свиней.
Отец твой в выжженной ложбине
Из мертвых воскресает пней!