Анна Брэдстрит - Поэзия США

Меж нами океан пролег
Без края и конца…
Но в дружбе Запад и Восток,
И бьются в лад сердца!

Наш славный бриг пустился плыть
В тумане штормовом,
Чтоб дружбу давнюю скрепить
Еще одним звеном.

И пусть ярится океан,
Грохочет грозный шквал,
И пусть бушует ураган
У диких финских скал!

Вперед! Вперед! Взлетай, наш флаг,
Над светлою Невой
Гремит у пушек на устах
Привет наш громовой.

Но ветвь оливы с высоты
Над пушками царит,
И белопенные цветы
Ложатся под бушприт…

Наш трюм не полон до краев
Пшеницей золотой,
Ни ценным даром рудников —
Невадскою рудой;

Нас налегке несет крыло
Раздутых парусов:
Наш груз — сердечное тепло
Далеких земляков!

В годину черную войны,
Во мраке тяжких бед,
Из дальней северной страны
К нам пробивался свет.

И вот теперь лучи вам шлет
Сквозь тропики и льды
Огней сплоченный хоровод
Вкруг Западной Звезды.

Прими ж народного гонца,
О младший брат Москвы!
Швартуем мы свои сердца
У берегов Невы.

Они снуют, как тени, меж домами,
В неясные фантомы сплетены,
Как саваном, окутаны телами,
В которых души их погребены.
Их дни тянулись без любви, без веры,
И с Небом не за совесть, а за страх
Они сражались, предпочтя химеры, —
Чтоб победить и обратиться в прах.
И стогнами разверстого кладбища
Слоняются, не преклоня главы,
И верещат, — могил несытых пища:
«Одни лишь мы живые, вы — мертвы».
Несчастные! Застыл в безмолвном крике
Знак эпитафии на каждом лике.

В домах и землях есть ли прок?
          От купчих и оград, струясь
Ручьем, когда настанет срок,
Они в кладбищенский песок
          Уйдут, над жадностью глумясь.

Тогда умолкнешь, стиснут вдруг
          Землей, что ты держал в руках.
Ком липкой глины! Свой досуг
Умножив, завершишь свой круг
          И в жалкий возвратишься прах.

Копи! Бедняк какой-нибудь,
          Что жив смекалкой и умом,
Отыщет в этом мире суть:
Господь ему укажет путь,
          Ему достанется твой дом.

Все, чем владеешь, с давних пор
          Он обращает в свой доход,
И, взявши серп или топор,
Леса, луга, вершины гор —
          Всю землю он приобретет.

В палатах ты не усидишь:
          Он правит всей твоей судьбой.
Ты сладко ешь и мягко спишь,
Он — нищ, как полевая мышь,
          Но он — хозяин над тобой!

Твое безделье лишь взрастит
          Траву на всхолмленной земле, —
Его же слово оросит
Дождем — и солнцем озарит
          Мир, заблудившийся во зле.

Размер могильного холма
          Твои владенья обретут, —
Но не смогла б и Смерть сама
Отнять владения ума
          И обесценить честный труд.

Трепещет лист, едва-едва
          Поющей птахою задет, —
Мерцают в памяти слова:
          Она была, ее уж нет.

Вбирает озеро без края
          Небесный бесконечный свет,
Но исчезает проблеск рая:
          Она была, ее уж нет.

Пришла — как ранняя весна
          Чредой стремительных примет
Сад отрешает ото сна —
          И вот теперь ее уж нет.

Как ангел на одно мгновенье
          Влетел, а там — пропал и след,
Она осталась, как виденье,
          Со мной, когда ее уж нет.

Тускнеет день. Едва хранит
          Лампада — пламя долгих лет;
Один лишь луч во мне горит:
          Она, которой больше нет.

Древнейший род сойдет на нет,
          Ветвь королевская увянет;
Знакомый каждому предмет
          Природа охранять не станет.

Но те, кто ввысь свой дух простер,
          Как звезды на небе, горят;
Темница, плаха и костер
          Их никогда не истребят.

Собрав оружие свое,
          Природа сокрушает рок,
А затупится острие —
          Придет святой или пророк.

Земля мадьяр! Пускай тиран
          Разорванную цепь скует.
Тебе высокий жребий дан,
          Ты свергнешь ненавистный гнет.

В смертельных муках и борьбе
          Ты подвиг совершила свой, —
И слава снизошла к тебе,
          И землю посетил герой.

Тебя он спас — и умер. Что ж!
          Ему в могиле не страшны
Казачьи орды или нож,
          И нам слова его слышны.

«Я — Кошут. Будущее! Ты,
          Что обеляешь иль чернишь,
Склонись ко мне, и пусть цветы
          Растит кладбищенская тишь.

Я избран был как трубный глас
          Господень, сотрясавший твердь.
Оковы смерти ждут всех нас,
          Но этот зов сильней, чем смерть!»

Мой кучер ждет меня наружи.
Как лошади, и он продрог,
Клянет он резкий ветер стужи, —
Ругаться так и я бы мог.

В кулак оцепеневший дуя
И топая у двери там,
Хотел бы он, чтоб был в аду я,
И шлет меня ко всем чертям.

Наверно, видит он оттуда,
Прижав замерзший нос к стеклу,
Как бело-розовое чудо
Веду я под руку к столу.

Счастливцем с ношей драгоценной
Сейчас я перед ним предстал,
Он слышит выстрел пробки пенной
И видит золотой бокал.

А я с такою же тоскою,
В гостях у старого осла,
Завидую его покою
Там, за окном, где ночь светла.

Ведь холодней зимы раздольной
Улыбок блеск вокруг меня.
Кислей вина и тост застольный,
И чопорная болтовня.

Он ноги обмотал отрепьем,
А я прильнувшую к плечу
Тоску с ее великолепьем,
Как раб галеру, волочу.

Мы с ним судьбу одну и ту же
Сменяли б — так же до зари,
Как он, скучал бы я наружи,
Как я, скучал бы он внутри!

Не нужно, чтоб любви прекрасной цвет
На стебле одиноком возрастал
И в диадеме, в коей проку нет,
Отсвечивал безжизненный металл.
Восточным древом сделаться бы ей
С невянущею зеленью ветвей, —
Ведь той любви, которой далека
Любовь ко всем, цена невелика.
Поэт напрасно славит мир иной,
Где души, порознь, вне добра и зла,
Парят, раскрыв незримые крыла.
О нет, любовь смыкает круг земной
И к единенью братскому стремит,
И очищает, и животворит.

Глядит ли сквозь стальную ячею
Злосчастный узник с болью и тоской
На клок травы, что чахнет день-деньской,
Пробившись меж камней, равно свою
Приемля долю блага и невзгод,
Которые Господь ему пошлет;
Вероученью ль посвятив усилья,
Корпит над ним весь век один из тех,
Кто слышит в отдаленье детский смех, —
И зябко прячет сморщенные крылья;
Иль раб из Джорджии, поднявши взор,
Вдруг видит парус, что в морской простор
Стремится, — в их душе огонь зажжен
Одною искрой тайного желанья
Свободы, воскрешающей сказанья
О доблестных делах былых времен.

И все же дар прекрасней во сто крат
Получит лишь отважившийся с бою
Взять то, что предназначено судьбою
И потому бесценней всех наград;
Нас манит бремя творческих тревог,
И счастлив тот, кто риск изведать мог.
Всю жизнь, за камнем камень, мы собою
Возводим храма царственные своды,
Где, Испытанием освящено,
Из чаши, жертвой на алтарь Свободы,
Струит свой ток бессмертное вино.