Анна Брэдстрит - Поэзия США

Я шел вдоль берега, куда не зная;
Мои мечты не ведали оков,
И душу леденила тьма ночная;
Фантом луны сквозил меж облаков,
Чуть брезжила в тумане даль речная.

Несли во мгле над лугом светляки
Свой ореол, как пух чертополоха;
Вдруг, словно лай псов Одина с реки
Иль шум бесовского переполоха,
Смех чей-то эхом прянул в тростники.

И смолкло все, но вновь нарушил тишь
То ль под мостками плеск волны о жерди,
То ль зверем потревоженный камыш,
И услыхал я: «Это воды смерти!
Полощут саван Сестры, — уходи ж!»

Но что могло меня предостеречь?
Я увидал трех норн. Как тяжко бремя
Прясть эту нить, его не сбросишь с плеч.
Как монотонна песнь, как вечно Время!
Оно текло, течет и будет течь.

Старух согбенных я искал напрасно:
Вчера, сегодня, завтра — никогда
Ничье лицо столь не было прекрасно.
Но радости и горести туда
Не вхожи, где судьбу вершат бесстрастно.

«Что сеяли, то и пожнут народы.
Так выстираем саваны скорей.
Для Австрии? Иль роковые всходы
Сулят закат Владычице морей,
Величию, ковавшемуся годы?

Иль смерти ждет край вольного простора,
Кто всех объединил в семью одну,
Где не было б ни ссоры, ни раздора;
Кто лес рубил и обуздал волну,
Мостостроитель, младший отпрыск Тора?

Что делаем и кто мы, шепчешь ты?
Издревле бег империй, пресекаясь,
Кончался у невидимой черты,
И мы спешили, с саваном склоняясь,
Предать земле их дерзкие мечты». —

«И нет надежды? — я вскричал в тоске. —
Наш гордый край, Охотник с ловчей птицей,
Не знавшей ровни в яростном броске!
Что ж, воронье потянет вереницей
К живому солнцу в каждом колоске?

Ужель итог злосчастный предрешен?
Блеснет ли Веспер вновь? Или во мраке
Он канет в бездну призрачных имен
И скроет звезд мерцающие знаки
Ночь вами уготованных пелен?» —

«Когда кровь липнет к каждому растенью,
Тому победа будет отдана,
Кто следовал души своей стремленью
И чашу жизни осушил до дна!
Ты это не подвергнешь ведь сомненью?

Три корня здесь главенствуют: Сознанье
Совместно с Волей; третий — глубже всех
И крепче их обоих: Послушанье.
Долг, как скалу, обвив, оно из тех,
Кто выдержит любое испытанье.

Судьба открыта звездам? Но в ладу
С запечатленным в вечности Законом,
Герой презрит грозящую беду;
Расчеты же окончатся уроном:
Найди ее, счастливую звезду.

Кто дал орла гиенам на расправу,
Перунам повелев служить желудку;
Кому успех у черни лишь по нраву;
Кто пред молвой дал отступить рассудку, —
Тот приговора должен ждать по праву!

Прорубленные вверх в кремнистом кряже,
Трудны ступени власти, — путь же вспять
Куда как легок, вызолочен даже;
Из царственного мрамора ваять, —
Не лучше ль думать о его продаже?

Вот наша песня, к горю или к благу;
В ней ясно все и вовсе нет темнот:
Зло немощно, а силу и отвагу Один
Огонь Небесный придает;
Сдержи его, швырнув в него бумагу.

Истекшее — в Текущем остается,
Определяя ход людских судеб;
Тем самым То, Что Вытечет, берется.
Но торопитесь, Сестры! Дверью склеп
Скрипит — и зовом бездна отдается». —

«Нет, не его! — воскликнул я тогда. —
Пусть горизонт бескрайний в час заката
Бежит на запад, за звездой звезда,
Туда, где небо золотом объято
И океан пылает, как слюда!

Пусть край цветет и зреет много лет
И грозных испытаний не страшится;
Не муки, трусость — худшая из бед,
А он своих отцов не устыдится,
Униженно врагу не глянет вслед.

Мы плачем — но от гордости за тех,
Кого облек в сраженье пурпур смерти.
Бой справедливый — праведен для всех,
А мир бывает горек, и поверьте:
Меч ржавый в ножнах — это худший грех.

Мир ниспошли нам, Боже! Но не сон —
А острый взгляд и сомкнутые брови,
Чтоб отразить превратности времен.
И пусть корабль наш будет наготове,
Разящими громами снаряжен!»

Я стиснул руки. Мертвые лучи
Ложились на долину Потомака.
Исчезли грезы, как огонь свечи.
У речки вновь захохотал гуляка,
И эхо лаем замерло в ночи.

Зачем знамена в ряд?
Кому они дарят
Багряный свой наряд?
Кто шествует средь них?
О чудная пора!
Прекрасней нет ковра
Для ног из серебра —
Дианы? Нет, твоих!

Костры прозрачных крон
Горят со всех сторон,
И солнце, как на троп,
Взошло в листве резной;
Приносит дань земля
И золотит поля,
Волшебный праздник для —
Лишь для тебя одной.

В моей душе твой лик
Слагается на миг,
И поступь — как родник,
Мечте моей верна.
Касаешься травы
Неслышней, чем листвы
Луна, но и, увы,
Бесплотней, чем она.

В душе, где птицы пели,
Теперь метут метели
И жухнет палый лист;
Из сердца улетели
Дрозды и свиристели,
Смолк соловьиный свист.

Коль не летать высоко,
Пусть ласточкою вьется
Полуугасший пыл.
О, как мне одиноко, —
Уж, видно, не вернется
Вновь трепет этих крыл!

Иллюзия растает.
То стая листьев реет
И застит белый свет —
То шквал ее взметает,
И в нем не уцелеет
Ни песня, ни поэт.

Одного я пою, всякую простую отдельную личность,
И все же Демократическое слово твержу, слово
            «en masse».

Физиологию с головы и до пят я пою,
Не только лицо человеческое и не только рассудок
            достойны Музы, но все Тело еще более достойно ее,
Женское наравне с Мужским я пою.

Жизнь, безмерную в страсти, в биении, в силе,
Радостную, созданную чудесным законом для самых
            свободных деяний,
Человека Новых Времен я пою.

Говорю всем Штатам, и каждому из них, и любому
            городу в Штатах:
«Побольше противься — подчиняйся поменьше».
Неразборчивое послушание — это полное рабство,
А из полного рабства нация, штат или город не
            возвратятся к свободе.

Слышу, поет Америка, разные песни я слышу:
Поют рабочие, каждый свою песню, сильную и зазывную.
Плотник — свою, измеряя брус или балку,
Каменщик — свою, готовя утром рабочее место или
            покидая его ввечеру,
Лодочник — свою, звучащую с его лодки, матросы
            свою — с палубы кораблей,
Сапожник поет, сидя на кожаном табурете, шляпник —
            стоя перед шляпной болванкой,
Поет лесоруб, поет пахарь, направляясь чем свет на
            поля, или в полдень, или кончив работу.
А чудесная песня матери, или молодой жены, или
            девушки за шитьем или стиркой, —
Каждый поет свое, присущее только ему,
Днем — дневные песни звучат, а вечером — голоса
            молодых, крепких парней,
Распевающих хором свои звонкие, бодрые песни.

Не закрывайте дверей предо мною, надменные
            библиотеки,
Ведь я приношу вам то, чего никогда не бывало на
            ваших тесно уставленных полках, то, что вам нужнее
            всего,
Ибо и я, и моя книга взросли из войны;
Слова моей книги — ничто, ее стремление — все,
Одинокая книга, с другими не связанная, ее не
            постигнешь рассудком,
Но то сокровенное, что не сказано в ней, прорвется на
            каждой странице.