Давид Самойлов - Избранное

Поздно учиться играть на скрипке,
Надо учиться писать без рифмы.
С рифмой номер как будто отыгран.
Надо учиться писать верлибром…
Как Крутоямов или как Вздорич,
С рифмою не брататься, а вздорить.
Может, без рифмы и без размера
Станут и мысли иного размера.

Поэт и сосед Королев,
Почув движение смысла,
Очухался, встал, не умылся,
Почувствовал, что нездоров.
И вдруг увидал мирозданье
За зданьями ближних дворов.

Внезапно увидел в окне
Себя в освещении вешнем…
Двойник — это «я» не «во мне»,
А где-то вовне и во внешнем.

Двойник — это маленький сдвиг
Рассудка на десять микронов.
Но если уже он возник,
Не может он быть, не затронув
Исконных устоев судьбы,
Ее непреложных законов.

Двойник — это автопортрет
Из путаных линий и пятен.
И ты уже неоднократен.
И это похоже на бред.
И это — почти что свобода,
Когда уже выбор из двух.
И это предвестье прихода,
Захватывающее дух.

Всю дряблость ноября с шатанием и скрипом,
Все всхлипыванья луж и шарканье дождя
И все разрывы струн в ночном канкане диком
Я опишу потом, немного погодя.

И скрою ту боязнь, что не дождусь рассвета,
Хоть знаю — нет конца канкану и дождю,
Хоть знаю, сколько дней до окончанья света.
Об этом не скажу. Немного подожду.

Что означает ночь? Что нас уже приперло.
Приперло нас к стене. А время — к рубежу.
Вот подходящий час, чтоб перерезать горло.
Немного подожду. Покуда отложу.

Отрешенность эстонских кафе
Помогает над «i» ставить точку.
Ежедневные аутодафе
Совершаются там в одиночку.

Память тайная тихо казнит,
Совесть тихая тайно карает,
И невидимый миру двойник
Все бокальчики пододвигает.

Я не знаю, зачем я живу,
Уцелевший от гнева и пули.
Головою качаю. И жгу
Корабли, что давно потонули.

Теперь вы плачете. А где ж вы были,
Друзья-приятели, в тот смертный час,
Когда поэт привел себя к могиле
И жизнь покинул, не оборотясь.

Детдомовец, матрос, бедняк, бродяга,
В славянский дух и в Родину влюблен,
Не сделал бы он рокового шага,
Когда б услышал славы сладкий звон.

Подайте хлеба алчущим признанья,
Им поднесите сладкое вино.
Иначе их высокое призванье
Тщетой убитым быть осуждено.

Стих Слуцкого. Он жгуч,
Как бич. Как бык, могуч.
Изборожден,
Как склон.
Он, как циклон,
Закручен.
И, как обвал, неблагозвучен.

На струнах из воловьих жил
Бряцает он на хриплой лире
О том, как напряженно жил,
Чтоб след оставить в этом мире.

Леди Макбет бросила профессию,
Леди Макбет вышла на пенсию.
Ее любят соседи,
Чинные леди.

Леди Макбет, забыв про макбетство,
Украшает счастливое детство
Юных джентльменов из соседства
Поучительными рассказами.
И они целуют ей руки.
Действительно, что взять со старухи!

Моцарт в легком опьяненье
Шел домой.
Было дивное волненье,
День шальной.

И глядел веселым оком
На людей
Композитор Моцарт Вольфганг
Амадей.

Вкруг него был листьев липы
Легкий звон.
«Тара-тара, тили-тики,—
Думал он.—

Да! Компания, напитки,
Суета.
Но зато дуэт для скрипки
И альта».

Пусть берут его искусство
Задарма.
Сколько требуется чувства
И ума!

Композитор Моцарт Вольфганг,
Он горазд,—
Сколько требуется, столько
И отдаст…

Ох, и будет Амадею
Дома влет.
И на целую неделю —
Черный лед.

Ни словечка, ни улыбки.
Немота.
Но зато дуэт для скрипки
И альта.

Да! Расплачиваться надо
На миру
За веселье и отраду
На пиру,

За вино и за ошибки —
Дочиста!
Но зато дуэт для скрипки
И альта!

Вглядываюсь в юные лица:
Может быть, это Он,
Который должен явиться
Вестником новых времен.

Может, вон тот, с лицом неприметным,
В глупом беленьком петушке,
Записывает на коробке сигаретном
Ручкой за 35 к.—

Такое, что все закачаются,
Потому что все шары — в лузы,
И возликуют печальницы,
Русские музы.

Может, от этой поступи,
Ритмом звучащей в холоде,
Что-то случится в воздухе
И произойдет в городе.

Может быть, это таяние
Снега на косогорах
Выльется в сочетание
Новых имен и глаголов.

И может быть, потепление —
Не результат циклона,
А результат скопления
Новой воли и слова.

Нет ничего скромнее пришествий.
Звоном и лаврами они не венчаются.
Лишь улыбнутся в сонме созвездий
Русские музы — наши печальницы.

В этот час гений садится писать стихи.
В этот час сто талантов садятся писать стихи.
В этот час тыща профессионалов садятся писать стихи.
В этот час сто тыщ графоманов садятся писать стихи.
В этот час миллион одиноких девиц садятся писать стихи.
В этот час десять миллионов влюбленных юнцов садятся писать стихи.

В результате этого грандиозного мероприятия
Рождается одно стихотворение.
Или гений, зачеркнув написанное,
Отправляется в гости.

Какая-то странная книга
Сегодня привиделась мне.
Я взял эту старую книгу
И стал осторожно листать.

Ах, что это за чертовщина! —
Она начиналась с конца.
Страницы ее эпилога,
Ей-богу, я знал назубок!

А мне было нужно начало,
Ведь был непонятен конец.
И книга мне все обещала,
Как полный сокровищ ларец.

Герои вступали в сраженье,
И кто-то из них умирал,
Но где же начало, начало? —
Задумчиво я повторял.

Герои казнили друг друга,
Герои вершили дела.
Меня по порочному кругу
Коварная книга вела.

Вела меня за полстолетье,
Как будто по лестнице вниз.
И я оторваться порою
Не мог от прекрасных страниц.

Но мне было нужно начало,
Которое я утерял.
Так где же начало, начало,—
Настойчиво я повторял.

Закрыть эту книгу не в силах,
Как это бывает во сне,
Листаю, листаю страницы,
И страшно становится мне.

Как будто вокруг одичало.
И странно и пусто в мозгу.
Так где же начало, начало —
Ищу. И сыскать не могу.

Люблю тебя, Литва! Старинная вражда
Остыла. И мечи — давно добыча ржави.
Нас повела одна высокая звезда
И нам судила жить в одной державе.

Давно осуждено попрание святынь.
Простили мы тебя, и ты прости нас.
И нынче тешит слух твоих имен латынь:
Марцелиюс, Юстинас.

Литва, молись за нас! Я за тебя молюсь.
Мы вдруг соединим Царьград с великим Римом.
И слезы потекут из глаз,
Разъедены отчизны общим дымом.

Мой друг! И мой поэт! Нас не разъединит
Различье языков и вер разъединенье.
Одною пулей будешь ты убит
Со мною рядом. И одно мгновенье

Мы проживем. Ах! Нам недолго жить…
Литва, не уходи, ведь без тебя мне пусто.
Нет, Альфонсас, теперь уж не прервется нить
Любви, судьбы, искусства.