Лев Маляков - Милосердие весны

Советуют не в лоб,
Как бы в обход:
Пора смириться и остепениться.
Не будь ты
               как подстреленная птица,
Что по земле крылом напрасно бьет!

Да разве мало было, чудаков —
Что сгинули во льдах,
В кострах сгорели,
Что досыта при жизни не поели —
Погребено под осыпью веков?!

Я слушал и пытался вникнуть в суть:
Какие расставляются мне сети?
Живешь-то раз,
Всего лишь раз на свете,
Так неужель в болоте потонуть?!

Своей любимой изменить мечте,
Бог весть куда на промысел податься?
Да разве можно в чем-то сомневаться,
Когда, как солнцу,
Веришь красоте!

О боже мой, не хочет сердце биться,
Все норовит совсем остановиться.
А я никак не слажу сам с собою,
Готов принять возмездие любое,

Принять за то,
Что всем ветрам открытый,
Что чаще был голодный,
Реже сытый.
Вдруг затоскую по июньской ночи,
Заманчивой,
Как у любимой очи.

Приму печаль
                    сквозной осенней рощи,
Во тьме спущусь
                        к шальной реке на ощупь,
Как будто и не слышу
                                  сердца сбои,
Как будто не помечен я
                                     судьбою.

Дожить бы до весеннего разлива,
Уткнуться ветру
                        в ласковую гриву,
Прислушаться,
                     как чибис в поле плачет…
И все-таки мне верится
                                     в удачу.

Кардиология. Просторная палата.
Костлявый, кто-то спрятался в углу.
Так вот она —
                    за все,
За все расплата…
Вдыхаю воздух —
                          вязкую смолу.

И потолок,
Как палуба, покатый,
От лампочки —
                       зеленые круги,
А мысли заблудились вне палаты —
Друзья оставлены,
Не прощены враги…

А тот костлявый, в белом, шевелится,
То позовет,
То сам идет ко мне.
Хочу кричать:
«Не уходи, сестрица!»,
Но крика нет —
                      не по моей вине.

Не по моей вине опять не спится,
И кажется:
Я тут давным-давно…
Мне лишь бы в этом мире зацепиться —
Хоть взглядом за рассветное окно.

Диагноз, как выстрел, точен.
Спускаюсь по виражу.
Тихонько на обочину
Из жизни ухожу.

И вовсе затих,
Подумав
О бренности бытия.
Покликать бы односумов:
«Прощайте, мои друзья!

Не поминайте лихом!»
Поглубже вдохнул глоток
И по-мужски, без психа,
Пошел на последний виток.

И встретился вдруг глазами —
Какие глядели глаза!
Коснулась лица руками —
Меня щекотнула слеза.

Слеза!..
Да не я ли матросом
Разгуливал по волнам!
Мне вскинуться альбатросом
И пасть бы к ее ногам!

Я простынь тяжелую скомкал,
Подался чуть-чуть вперед…
Спасибо тебе,
                    Незнакомка,
Матросы — надежный народ.

Невзгодами с лихвой богаты,
Живем,
Нещадно жизнь кляня.
Наваливались
                    дни-накаты,
Как будто бревна, на меня.

Ну что ж,
И я не, исключенье —
И так,
      и этак жизнь клеймил.
Не знал,
Что будет «заточенье»,
Что станет белый свет немил.

И вот пришлось:
Лежу придавлен
Больничной простыней-плитой.
Но каждой клеточкой направлен,
Стремлюсь
                отнюдь не в мир иной.

Беда,
Натешившись досыта,
Быть может, стряпает кутью…
А вот душа уже открыта,
Цветет навстречу бытию.

И тянет губы, как теленок
(От счастья сам я замычал).
Не плакал я, считай, с пеленок,
А тут, брат,
               чуть не подкачал.

Гляжу под чуткие ресницы
В глаза с веселой синевой:
И верю —
Ласковей сестрицы
Не знал я в жизни никого.

Теперь бы давние напасти,
Бывалой силы добрый хмель!
Я понял бы,
Что значит счастье,
Не то что мертвая постель.

Что значит
               «т-зубец» в кардиограмме,
Узнал я на свою беду.
Я накрепко
               прикован к панораме:
Который день,
Как в тягостном бреду,
Одно и то же —
Трубы кочегарок
Ленивый дым над крышами курят.
А в небе мутном
Солнышка огарок
Чуть теплится
                     который день подряд.

И если приподняться на постели,
Увижу Троицкий собор.
Кресты над куполами
Еле-еле
В тумане различает взор.

Себя я,
        усмехнувшись,
Огорошу:
А ну-ка спробуй
                        помолись!
Быть может, бог —
К безбожникам хороший
И запросто подарит жизнь?

Прислушаюсь к себе,
Но не услышу
Я благости в душе своей.
Не ангел тихий
                      крыльями колышет,
Поземку гонит суховей.

Январский день —
                            короток и печален
Опять у моего окна.
И верой в жизнь
Я до смерти отравлен.
Откуда все-таки она?

Не фигурально выражаясь,
Не ради красного словца:
Который месяц сердцем маюсь,
И не видать тому конца.

Оно давным-давно разбито —
Я в этом убедился сам.
Но вот, тоской больничной сытый,
Я снова обращаюсь к Вам.

Вы снизойдите,
Положите
На грудь мою руки тепло.
И я,
Как новый долгожитель,
Опять взгляну на мир светло.

Увижу,
Как в окошке звонко
Апрельский полыхнет огонь…
И сердце с радостью теленка
Счастливо тычется в ладонь.

У каждого своя болячка,
Своя,
А значит, и мила.
Иной готов, о ней судача,
Допечь палату добела.

Он за день повторит раз двести
И про укол,
И про клистир…
Каталка катит злою вестью,
Больничный оглушая мир.

Но тут как тут дедок запечный
Затеет важно разговор:
Мол, под луной никто не вечный
И господа гневить — позор.

А сам восьмой десяток кряду
Тихонько фукает в усы.
— Дедок, годов твоих не надо,
Добыть бы сердце, как часы.

Нам, право, шутка
Не помеха.
Готовы хохотать до слез.
Не от добра идет потеха…
Дедок-то прав —
Не вешай нос.

Остряки ее зовут
«Божий одуванчик».
Навела у нас уют,
Села на диванчик.

На коленях бремя рук,
Как на снимке старом.
Но и сидя недосуг
Время тратить даром.

Разъяснила
(Ох, легка
Бабка и на слово!):
— Я, милок, издалека,
Из-под сама Гдова.

И поведала, пока
Отдыхали руки:
— Вот с войны без мужика,
Натерпелась муки.

Подымала четверых,
Довела до дела…
Охтеньки, опять-под дых
Как ножом поддело.

— Я и сам из тех краев, —
Говорю бабуле.
…Потянуло нас под Гдов,
Многих помянули.

А под утро —
Вот те на —
Привезли в палату.
Тихонько лежит она,
Будто виновата.

На мою старушку мать
До чего ж похожа…
Ей бы вволю полежать —
Быть к себе построже.

Только где там —
Через день,
При халате белом,
Моет пол, ворчит:
— Не лень
Вам лежать без дела.