Евгений Дробышев - Сумерки рая (сборник)

Женщины ищут в мужчинах любовь,
но на грубость наталкиваются вновь и вновь,
а они всё ищут и не понимают, почему
он не ценит принадлежность ему одному.

Вот и бросаются в страсти безбрежные,
холодные по сути, те, что должны быть нежные,
и идут на любые испытания,
лишь бы доказать неразделенной любви признания.

и опять грубость использования ее (необъяснимая,)
и вновь предложения неудобоваримые.
Когда же это кончится непонимание,
немое согласие против невнимания?

Может, это и удобно кому-то, но я против,
грубость убивает, не помянув и обратно не воротив.
Будущее – за женщинами за рулем:
может, и тихо поедем, но никого не собьем!

Мужчина тоже ищет, но не знает чего —
наверное, в женщине отразить себя одного.
но вот загадка – растворы не смешиваются,
поиск по жизни и вопли немые не уравновешиваются…

Выпей вина и расслабься, дружок,
дай молча себя вписать в этот кружок,
где ты не будешь больше печалиться ни о чем
и чудесно окажешься (временно) ни при чем!

Как давно уже я заявлял,
стихи невозможно слушать,
лучше их, окрыляясь, читать
(даже можно при этом кушать).

Это сразу легко понять,
слушая голос старых поэтов —
даже если рискнуть и начать,
можно много утратить на этом.

лишь глаза пробуждают мечту,
ту, что в буквах запрятана дивно.
И ушам не понять красоту,
без проверки поверив наивно.

Как хорошо средь ночи, засыпая,
представить, как назавтра новый день,
рождаясь в стуке рельс, звонках трамвая
уже расставил сети перемен.

и будет все иначе, чем сегодня,
для всех, кто спит в полночный этот час,
и радостно закрутят хороводы,
всех вместе перемешивая нас.

Лишь в этом, думается мне, значенье утра,
я это знание пронес через года,
услышать сквозь тревожный сон нетрудно
то, что ведь, впрочем, не скрывалось никогда.

и если ты уже прошел полжизни,
полмира и его шальных забот,
ты все равно заметишь это мигом
с утра – все снова, не наоборот!

Когда белым укроет землю,
Видится все иначе,
Улицы прекрасному внемлют,
Наготу прикрыв и не плача,

Бороды отпустив
Водосточным трубам,
Лишь светом окон тепло открыв,
Замерзающим глазам и губам.

Жизнь собирается тогда внутри,
К пальцам холодом прекращаясь.
И зря ты душу меж ладоней не три,
Пусть остынет она, возвращаясь.

Когда ждешь ты один на один,
Не один, но на пару с тревогой,
И с самим лишь собою един
И с своей непонятной дорогой,

С жизнью тепленькой ты на один,
Изнутри дерзко зрящей вокруг.
Но никто не стоит впереди,
И никто не оглянется вдруг.

Живет, конечно, и стадное чувство,
И можно вместе пойти погулять,
Но, пройдя немного, почуешь грустно,
Что опять ты один, и опять!

В этом и есть пружина жизни,
И все как один – один на один.
Но не каждый же день на этом киснуть,
Завтра есть то, что стоит впереди.

Выключив Сегодня, окажешься в Завтра
И Завтра не выключится никогда.
Именно этим живут космонавты,
Когда ноги запутались об провода.

Когда играешь с мышкой ты,
наверное, думаешь, что кошкой
ты лапку тянешь к ней из темноты,
доверчивой и глупенькой немножко.

Когда играет с кошкой мышь,
она заранее знает роли,
и писк ее не слышен лишь
тому, кто не сличал пароли,

известные в игре на поддавки,
в которой мышь не знает пораженья,
и кошкиной хватающей руки
не спросит изменившегося мненья.

И поздно кошке петь теперь отбой,
в когтях уж трепетно забилось мышье сердце,
и кошка не владеет уж собой —
закрыта кошке выходная дверца.

кто кошка здесь, кто мышь – не разберешь!
но ясно, что попалась кошка эта,
и кто в кого вцепился, не поймешь —
вдруг кошка догола уже раздета,

теперь уж мышка кошкою урчит,
а кошка под когтями ее плачет,
и правда кошкина теперь уже молчит
под мышкиной законною удачей.

Когда царит плохое настроение,
становишься ты в этот миг старей,
и необузданное нетерпение
задует сразу изо всех щелей.

беспечную и глупую веселость
назавтра сменит жгучий страх тревог,
чтоб головы поднять уже не смел ты,
а может быть, уже бы и не смог.

грусть порождается воспоминанием,
хотя вокруг так много новых лиц,
и хочется их охватить вниманием —
незваных женщин с поступью цариц,

мужчин с внимательным ревнивым взглядом,
детей зовущих в радостный эфир,
а более всего – тебя увидеть рядом
и наш оживший из вопросов мир,

трепещущих угольев жар неспешный,
производящий запахов настой,
вполоборота взгляд очей прелестный,
просящий робко свой вопрос простой.

Громко лаяли собаки,
тихо мышка пол скребла.
– Знаешь, там окно во мраке.
– Да, я знаю, я нашла.

расскажи мне все сначала:
как мечтал ты обо мне,
как я слушала, молчала,
жмурясь наяву во сне,

как потом все это сбылось,
что-то вправду, что-то нет,
как все сбылось и открылось,
и на все пришел ответ,

как сначала лишь вопросы
взгляды прятали с укором,
заплелись вопросы в косу—
а распались вдруг узором,

а казалось, не смогла бы
я сама распутать сети,
оказалось, и не надо,
все устроено на свете!

Наперед ведь и не знаешь —
жизнь на ощупь познается,
только кажется – теряешь,
а потом само найдется!

Не загадывай напрасно,
верь, не бойся, лишь проси.
каждому найдется счастье
на бесхитростном пути…

уж в ночи умолкли звуки
только мышка пол скребет.
Заплелися наши руки,
вечность скрип не разовьет.

Поэзия в банальном, узком смысле —
игра словесных пазлов в голове,
качанье слов на хлипком коромысле,
капелью импульсы рождая в тишине.

Здесь в каждой капельке содержится признанье
того, что было, и того, что ждешь,
в чужих глазах засветит узнаванье —
раз он нашел, то, значит, ты найдешь!

Чужой души глоток испив, смакуя,
ласкает нёбо концентрат любви —
в стихах он выражается, ликуя,
в стихах пульсация его крови.

Стихи – взаимное проникновение,
и не с чем глубину его сравнить.
как сводит в животе от наслаждения,
так между душами восторга тянет нить.

Но делают ошибки часто люди,
как руки судорожно ощупью впотьмах,
и видимо, так никогда не будет,
чтоб каждому почувствовать в руках

Живое сердце, этот странный орган,
что больше мучает, хоть радость и дарит,
а из каких противоречий соткан,
и самому себе не объяснит.

Из раздражающих вопросов на таможне,
очередей меж потных (пьяных) лиц,
вопросов – это можно иль не можно
вдруг вырастает южных теней лик

и запах теплый, что ворвался в двери,
смыл за собой неспешный самолетный гул
и сделал так, что сразу я поверил,
во что потом я верить не смогу.

Ведь это Крит – совсем такой, как прежде!
Хоть не бывал там прежде никогда.
Ведь этим южным запахом надежды
проникнешься хоть раз, но навсегда.

И вот немного нетерпения и муки,
чуть-чуть прочемоданной суеты —
и вот уже заботливые руки
снимают тень печали и тоски,

И шелест пальм и ветер придорожный
тебя ведут в огней ночную сень,
где смысл кажется таким глубоким,
но двигаться вдруг почему-то лень

Кто-то спит, стихов не пишет,
кто-то водку ночью пьет,
ну а мы друг друга слышим,
дорог нам наш хоровод.

Ленинград-Петербург, кружева,
Белый с черным над всем – синева,
Серый с желтым, как будто и нет,
Не сказал, где на это ответ.

На открытке – три линии, свет,
Черных веток контрастный ответ.
Синий иней на них или нет?
Это тоже ответ или нет?

Или нет, может, вновь или нет?
Надоел тебе этот ответ?
Надоел этот милый ответ,
Петербург – это да или нет?

Лед, чугун, синева, серый свет,
И опять – это да или нет?
Не сойти бы с ума в этот век,
Ты от века такой и навек.

Люблю я вечерне-ночную пору,
когда уже страсти утихли,
и крики дневные в глухую нору
забились, и съежились вихри.

Лишь тикают часики тихо в ночи,
и тускло от чайника светит,
что собрано за день – за час расточи,
а ночь тишиною ответит.

Ты с ней, с тишиной, говори не спеша,
пока сам себя не услышишь,
ты нежно смотри на нее, чуть дыша,
как будто совсем уж не дышишь.

Я в эти часы ничего не боюсь —
что было, уже отгремело,
а то, куда завтра опять устремлюсь,
в реальность пока не созрело.

За поздним закатом зажжется рассвет,
но то будет завтра, быть может,
обманчивый «да» и спасительный «нет»
еще на немного отложит…