Карел Гавличек-Боровский - Крещение Святого Владимира
грому не дал он: сулил мне, словно псу, побои; выливал на самодержца ведрами помои;
с вами чашку шоколаду пить не пожелал он, а на службу государю извините! - с... он.
Задом к вашим именинам он - простите! - сядет, а на то, что вы - владыка, он - простите! - гадит..."
Как услышал князь Владимир, что грубят открыто, стал плевать и чертыхаться, а за ним и свита.
Четверых он полицейских шлет в обитель божью: "Привести Перуна-бога к нашему подножью!"
Но вдогонку им он машет, их вернуть он хочет: "Гей! Отставимте до завтра! Нас дождем не мочит!
Все я мысли посвящаю нынче юбилею: расквитаться с грубияном завтра я успею.
А не хочет выдать грому мы просить не станем. Пушки есть, а если надо, пороху достанем!"
Шлет приказ он с адъютантом, бравым канониром: чтоб палить при каждом тосте боевым мортирам!
Ели, пили, пировали, туш не молкнул громкий, на штанах у всех министров лопались тесемки.
Ели мясо, пили вина из сосудов ценных; на пол пуговицы градом падали с военных.
Гости, пляшучи, в подметках протирали дыры, бим-бам-бум! - пальбе бутылок вторили мортиры.
Кто там был, напился в стельку вот как славно пили! По домам их штабелями слуги развозили.
Песнь вторая Хозяйство
Под высокою горою низкая бывает. Кто оркестров не имеетна губах играет.
И пока гудел, как улей, княжий двор, пируя, бог Перун до поздней ночи клял судьбу лихую:
"Кто хлебнуть желает горя лезьте в шкуру божью, восхваленье службы этой пахнет явной ложью.
На заре возись с росою, облака раздвинешь, месячишко в хлев загонишь, в солнце дров подкинешь;
спрячешь в куль ночную нечисть духов и чертяток; "цып-цып-цып!" - домой покличешь звездочек-цыпляток.
Каждой пташке, каждой твари, будь то слон иль мошка, должен бог чуть свет насыпать снеди из лукошка.
А едва проснутся люди полное мученье! У меня от них нередко головокруженье...
Если вечно муху в ухе вам терпеть пришлось бы, вы бы знали, что такое человечьи просьбы!
Все ко мне! А сколько жадных, сколько ненасытных! Ошалеешь - не запомнишь разных челобитных...
Тот хворает, та бесплодна, тот опух с мякины, те хотят, чтоб поломал я ткацкие машины;
тот желает, чтоб хранил я луг ему и поле, тот велит, чтоб оказал я помощь при отеле;
для того, кто лен посеял, нужен дождик частый; а для тех, кто сено коситчтобы день был ясный.
Этим жарко, те озябли, просят что попало! Те - чтоб жито дешевело, те - чтоб дорожало,
В том, что старых баб я создал, каюсь непрестанно. Как бы вас не истребил я, поздно или рано!
Разрази вас громом, право, дьяволовы дети! Хуже козочка доится значит, бог в ответе...
Чуть б хозяйстве неполадки прибегают к небу, словно бог любой старухе отдан на потребу.
Там подмокло, там пожухло, там рассохлась бочка, там испортили здоровье ты лечи, и точка;
тот мне голову морочит хочет свадьбу справить, а другого я обязан от жены избавить;
тот, чтоб выиграть в рулетку, мне подарки носит, тот, чтоб выручить страховку, в ночь пожара просит.
Ах вы шельмы! Если б не был я подобным быдлом, вас, как порченую сливу, сделал бы повидлом!"
"Галицийским"* нос заправив, бог чихнул, как пушка. На земле грозу и ливень вызвала понюшка.
Право, Вашек!** в роли бога взвоешь поневоле: ведь в сравненье с этим Бриксен пустяки, не боле!
В поздний час, как мир несносный спать решил улечься, захотел Перун усталый куревом развлечься...
Взял он тумбеки ширазской***, но не тут-то было Перуниха гневной речью мужа угостила:
"Все слыхала я за дверью, знаю слово в слово речь, которой ты сегодня встретил станового.
С князем ссориться опасно, я всегда твердила... Ты забыл в своем буянстве, что такое сила.
Все выбалтывая мысли, ты не знаешь меры и врагов себе заводишь, не щадя карьеры".
Где жена пилить готова по любой причине, ах, там тяжко в равной мере богу и мужчине!
Ой, Перунушка болезный, жаль тебя, злосчастный! Завтра будешь приглашен ты на допрос пристрастный.
Ой, Перун, о чем ты думал, братец горемычный, своего владыку кроя бранью неприличной?
Ой, Перун, несчастный боже, что с тобою стало! Прочь беги!- Засудят власти, и пиши пропало!
Песнь третья Военный суд*
Боже, стань я полицейским, вмиг забыл бы горе и, схватив кого угодно, запер бы в каморе.
Каждый должен с полицейским обращаться кротко, а иначе - для острастки сядет за решетку.
Чтите, хлопцы, полицейских! Ладьте с долей жалкой! Власть портным метлою платит, подмастерьям - палкой...
Сказ мой скорби полон, люди, мудрости житейской: сам господь - и тот боится власти полицейской!
Вот он в путах, под конвоем: опишу ль картину! Двое под руки волочат, третий тычет в спину...
"Что ж, пойду я! Но задами вы меня ведите. Перед всем честным народом бога не срамите!"
А меж тем во рву, за тыном, Перунова женка замывала рубашонку сына Перунёнка.
Муженька увидя в путах, взвыла Перуниха, стала потчевать конвойных мокрой тряпкой лихо.
Но Перун, смирившись с долей, произнес, злосчастный: "В ножны меч упрячь, хозяйка, видно, пробил час мой..."
А пока конвой с Перуншей лается у клуни, при дворе законоведы спорят о Перуне.
Уж Перун кутузку храпом огласил басистым, а параграф подходящий не найти юристам.
Ибо кто бы мог предвидеть, что такое будет: по приказу государя громовержца судят!
Утром князь узнал с досадой вывод из доклада, что при всех грехах Перуну в кодексе пощада...
И с ослами не желая спорить о законах, гневный князь послал в казармы за судом в погонах.
Суд военный - это дело! Не чета он нашим: все параграфы облек он общим патронташем.
Он глядит на суд гражданский более чем сухо; не из буквы он исходит целиком из духа.
У него желудок щуки, крут и прост он нравом, будет съеден по команде виноватый с правым.
Суд военный, взяв свой метод прямо от гадалки, приговор на базе права вынес по шпаргалке:
мол, согласно циркулярам курии верховной и всему, что нам диктует кодекс уголовный,
за особые проступки пред лицом престола, то есть - бунт и пропаганду подлого раскола,
должен быть Перун повешен между двух балясин, но его в Днепре угробить добрый князь согласен.
И при этом для острастки вольницы мятежной проволочь за конским задом улицей прибрежной!
Был в ту пору и писака* узником острожным за нападки на Перуна в органе безбожном:
той же казни обречен был он военной властью, ибо этим утверждался принцип беспристрастья.
Песнь четвертая Завещание Перуна
Сказ мой горестный послушай, весь народ христьянский, как свою погибель принял старый бог славянский.
Но заткни скорее уши тот, кто нежен сердцем: "Отче наш" прочти над бедным богом-страстотерпцем!
На хвосте, за пятки, бога волокла кобыла; он, скользя по бревнам грязным. выглядел уныло!
И писаке было худо за кобыльим задом тем же способом беднягу волочили рядом.
Княжья свора их терзала! Быть не может хуже: их боками вытирали киевские лужи.
Притащив к реке обоих, грязных и помятых, палачи в нее швырнули, как слепых котят, их.
Без причастия погибли, словно лютеране. И помазанье свершилось им в навозной дряни,
Я там не был, но читал я перечень их мукам так, как Нестор их поведал в назиданье внукам.
"Вот случаются какие на земле контрасты, ты сегодня преподобный, завтра - свинопас ты.
Нынче пастве фимиаму для богов не жалко, а назавтра горемычных ожидает свалка.
Боги делаются просто, как угодно людям. Нынче вешали, а завтра бить поклоны будем.
Зыбко все: богов нередко люди хоронили; все непрочно, наподобье бакалейной гнили.
Лишь цари и самодержцы, вся их банда злая, без износу служит, словно обувь юфтяная".
Так шептал Перун, по грязи волочась без дрожи... Это - слух: за что купил я, продаю за то же.
Чтобы выдумать такое я не столь отважен: ведь за это в Шпильберг, знаю, был бы я посажен,
В Шпильберге или в Куфштейне камеры с уютом. "Короля храни нам, боже", соловьи поют там.
Чти, мой милый, без изъятья всех, на ком короны! Сердце кесаря смягчают низкие поклоны.
И болван, что бьет поклоны, выдвинуться может. Ну, а тот, кто не умеет, вечно корку гложет.
Песнь пятая Безбожие на Руси
Так из мелочи возникло кляузное дело: на Руси не стало бога, церковь овдовела.
Нынче справились бы скоро: слов не тратя лишних, каждый попик вам из теста напечет всевышних.
А тогда таким секретом Русь не обладала и, Перуна в воду кинув, жить без бога стала.
Стали чудиться мирянам всяческие беды, ибо с казусом подобным не встречались деды!
Но извечной сути мира этим не изменишь: хоть сто раз нахаркай в море ты его не вспенишь.
Без Перуна все такой же Русь была с изнанки, жизнь крутилась, как и прежде, на манер шарманки:
шили саваны старухи, шли рожать молодки; Трезвый люд тянулся к делу, а пьянчуга - к водке;
после груш и яблок зрели сливы, как бывало; после ливня, как и прежде, вёдро наступало.
