Борис Верховцев - Норматив

Приснился сон: бегу я лесом,
Движенья быстры и легки,
На встречу Пушкина с Дантесом,
У Чёрной питерской реки.

Чтоб эту глупую затею
Замять надёжно на корню:
Я обязательно успею,
Я жизнь поэту сохраню.

Дантес с него не сводит взора
И шубу сбрасывает с плеч…
Держись, Сергеич, буду скоро!
Попробуй гадину отвлечь!

И вот когда француз-повеса
В карман за пулями полез,
Я с шумом выскочил из леса,
В испуге дёрнулся Дантес.

А Пушкин стрельнул… Ай да Пушкин!
Нажал с улыбкой на курок —
И честь сберёг своей подружки,
Себе же — молодость сберёг.

Ещё дымилась сигарета,
Дрожа в дантесовых губах,
А нас несла уже карета
К мускатам в винных погребах.

А после — бал! Народу — тыщи!
Взрывалось множество петард,
Он называл меня «дружище»,
И дал потрогать бакенбард.

К рассвету нас уже качало,
Он мне сказал: «Благодарю»
И разошлись мы у причала —
Я — на работу, он — к царю…

Идеальный человек хорошо воспитан,
Лёгок, строен и силён, времени под стать,
Верен делу и семье, сдержан и начитан,
И за родину готов жизнь свою отдать.

Образован, закалён, чист и аккуратен,
Не затронут ни на миг стрессами извне,
Он, короче говоря, мне во всём обратен,
И поэтому слегка неприятен мне.

Язва, грыжа, убитая муза,
Пять детей — о шестом и не знал,
Да пивное объёмное пузо —
Вот и весь негустой арсенал.

Покидая земное логово,
И прижавшись душой к небесам,
Соглашусь, что добился немногого,
Но добился действительно сам.

Иду по жизни без труда,
Но часто хочется туда,
Куда не возвратиться мне,
Туда, где горе — не беда,
Где окружён я был всегда
Приветливыми лицами.

Где я, похмельный муравей,
Держал компресс поверх бровей,
Лечился минералочкой,
Где сыпал трелью соловей,
И я пугал окрестных фей
Своей волшебной палочкой.

Где ты, без ханжества следа,
Мне тихо ночью шепчешь «да»,
И в пах целуешь истово,
Пустых бутылок — в два ряда,
И я лечу через года
До прошлого лучистого…

Время настало бездушное, кислое,
В моде одежда до пола отвислая,
Бледные скулы и тощие ноги,
Вкусную пищу сменили хот-доги.

Света больницы лишаются первыми,
Физик на рынке торгует консервами,
Церковь валютная, девушки-готы,
Свадьба — до драки, пикник — до блевоты.

Чаты фривольные, фильмы дебильные,
В школьных дворах испражненья обильные,
Книги — для форса, картины — для пыли,
В опере не были, в Турции — были.

Я не брюзга, и не враг демократии,
Но представитель от пишущей братии
Просто не вправе считаться поэтом,
Если хоть раз не напишет об этом.

Что ж вам, милые, неймётся —
Отовсюду шум да вой…
Сделал небо, сделал солнце,
Крышу дал над головой.

Создал воду, атмосферу,
Плодородный чернозём,
Обратить пытался в веру —
Всё равно во тьму ползём!

Намекал войной, торнадо,
Напускал на землю дрожь,
Дескать, хватит там, не надо,
Побесились и хорош…

Сколько лет я вами правил,
А итог — бардак везде!
Закрывай программу, Павел,
Мы летим к другой звезде.

Уютный зал, банкет персон на двести,
Жених притих — волнуется чуть-чуть,
И свадебное платье на невесте
Подчёркивает талию и грудь.

Родня сидит, из тундры уссурийской
Зачем-то приглашённая сюда,
С набитым ртом, склонясь над общей миской,
Тупые шутки травит тамада.

«Подбрось яйцо», «Пятнашки», «Кегли», «Фанты»,
Цыганский танец, водка из туфлѝ,
Обрюзгшие уродцы-музыканты
Лабают свой «гоп-стоп» и «ай-лю-ли».

С небесным звоном стукаются стопки,
Свекровь по залу скачет как блоха,
Свидетель пьяный, запершись в подсобке,
Активно дружит с тётей жениха.

А молодые счастливы настолько,
Что по волнам любви своей плывут,
Охотно реагируют на «горько»,
И друг от друга глаз не оторвут…

И, как бы не участвуя в процессе,
Сплетают нежно губки в узелок…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот эпилог из сказки о принцессе,
И фильма «Тварь» классический пролог.

В часы душевного смятения
(А по-простому — с бодуна)
Ловлю за хвост чужие тени я,
И цель не очень-то видна.

Ещё вчера казалось с вечера,
Что пью я божью благодать,
И печень — верного диспетчера,
Смеясь, просил ещё поддать.

Сверкал проспект светодиодами,
Текла сивуха по усам,
Сначала пил я с идиотами,
Потом, дурак, догнался сам.

Проснулся в клумбе — угол Кировской,
Лицо по цвету — купорос…
Пить иль не пить, вопрос шекспировский —
Давно решённый мной вопрос.

Вчера я встретил Папу Римского:
В дырявой майке, босиком,
Он шёл бухой с бутылкой «Клинского»
И с преогромным косяком.

И весь охвачен удивлением,
Спросил я: «Пап, ядрёна вошь!
Какой пример своим явлением
Ты прихожанам подаёшь??»

А он сказал: «Мыслишка здравая…
Как говорят, не в бровь, а в глаз…
Но отдохнуть имею право я
От Римской Мамы и от вас!?»

Я танцую по бортику крыши,
Не стараясь держать равновесие,
Там внизу суетятся как мыши,
Им, похоже, не очень-то весело.

Раздаются смешные приказы,
Санитары несутся поджарые,
Что-то крèпят к стене верхолазы,
И батут натянули пожарные.

В дверь чердачную с криком «Скорее!»
Кто-то лупит ударами хлёсткими,
Только я-то, ребята, хитрее —
Я забил её намертво досками.

Каблуками по самому краю,
И руками по кругу как мельница,
И кричу: «Разойдись, умираю!
Ничего уж теперь не изменится!»

Только пальцы сомкнулись на горле,
Оттащили в отчаянном натиске…
То спасатели, гады, допёрли —
Со двора штурмовали предательски.

Пристегнули, спустили, словили,
И чтоб снять напряжение нервное,
Так потом у подъезда вломили,
Что уж лучше б я прыгнул, наверное.

Я судьбу не кляну, ни о чём не жалею,
Мне чужого не надо — господь сохрани,
Коль явился на свет, значит что-то сумею
В отведённые небом недолгие дни.

Ну а если и нет — ничего, не до жиру,
Я не брошусь на рельсы в безлунную ночь…
Значит тоже я нужен был этому миру
Для мечтаний о том, чтобы что-нибудь смочь.

В моём дворе был стол для домино,
Построенный самими игроками,
И я, дошкольник с толстыми очками,
Там как-то слово вычитал одно.

Я плюнул бы и дальше побежал
Не будь оно для чтения возможным,
Но слово было жутко односложным
И в память мне вонзилось как кинжал.

И я пытал товарищей своих,
Что это слово означать могло бы?
Они друг с другом спорили до злобы,
Но этот спор с годами поутих.

Сквозь тьму веков уйдя корнями в люд,
Теперь оно для многих будто фетиш,
И надпись ту уже не реже встретишь,
Чем «Пиццерия» и «Обмен валют».

У запястья блестит остриё,
Это всё. Моя ставка проиграна,
И под корень безжалостно выдрано
Безобидное чувство моё.

Переполнено сердце тоской,
Но винить тебя в этом не вправе я…
Кто-то пьёт у соседей за здравие,
Я же выпью за свой упокой.

Пошатнувшись на хилых стопах,
Догорала любовь, как в костре зола,
Ты сказала «Не дам!», как отрезала,
И рукою прикрыла свой пах.