Жан Молине - "Желаний своевольный рой". Эротическая литература на французском языке. XV-XXI вв.

Пятнадцать лет — подружка старше на год,
В одном гнезде устроились голубки.
Как душно в сентябре! Нежны и хрупки,
Глаза горят и щеки ярче ягод.

Рубашки — прочь! Благоуханней пагод
Тела, уже готовые к уступке;
Подставив грудь под сестринские губки,
Одна стоит — вот-вот и руки лягут

На плечи той, что, опустившись рядом,
По ней скользит шальным и диким взглядом,
Уста вонзая в золото и тени,

Пока дитя дрожит, перебирая
Под пальцами, в невинном исступленье,
Все прелести обещанного рая.

Под пологом из белого муслина
Свет ночника плывет волной атласной
Туда, куда несет его стремнина
В тени, неуловимой и всевластной.

О полог над постелью Аделины,
Он слышал, Клер, не раз твой голос ясный,
Твой серебристый стон, твой смех невинный,
К которому примешан шепот страстный.

«Люблю, люблю!..» — то громче крик, то глуше;
Клер, Аделина — жертвы сладкой клятвы,
Живительный испили этот яд вы.

Любите! Одиноки ваши души,
Но в сей юдоли слез вы тем богаты,
Что метят вас блаженные Стигматы.

Брюнетка, ты такая:
Уже почти нагая,
И вновь на канапе,
И вновь эмансипе —
Как в восемьсот тридцатом.

О, эта плоть живая!
Как облачко взлетая,
Ложатся кружева —
И не нужны слова
Губам, огнем объятым.

Хочу тебя такою —
Хохочущей и злою,
И грубой, и дурной,
И властной — боже мой!
Любою будь со мною!

Ты ночь, но ты светлее
Луны — и, как во сне, я
Весь мир тебе отдам,
Но дай моим губам
Плоть — всю мою, до дрожи!

И этой плотью всею
Прижмись ко мне сильнее
И воедино слей
Ее с душой моей —
Еще, еще, еще же!

Блеск ягодиц, не скрою,
Лишь он тому виною,
Что на свою беду
Смирюсь и пропаду
С их бешеной игрою!

То синий клок, то рыжий клок,
А взгляд и нежен, и жесток,
Нет в красоте твоей приманки,
И дышат мускусом соски,
И слишком бледные виски,
Но в каждом жесте — пыл вакханки.

Как ты волнуешь! Я готов,
Святая Дева чердаков,
Тебе свою поставить свечку.
Неосвященную? Пускай!
Твой «Ангелюс» блаженный рай
Сулит простому человечку.

Ты — каторжанка, в свой черед
Твой безымянный труд сотрет
Любого — в прах, в песчинку, в крошку:
Один на все пойдет с тобой,
Другой захочет стать слугой,
А третий поцелует ножку.

Но ты не жалуешь чердак,
Он как рабочий твой верстак —
Здесь все тебе давно постыло:
Любой мужлан тебя распнет,
Как причастится тайн, но вот
Уйдет — и ты его забыла!

И впрямь, ну что, в конце концов,
Тебе до старцев и юнцов —
Им всем не место в этом храме.
Я знаю, как любиться всласть,
Я знаю, что такое страсть
И власть, простертая над нами!

А впрочем, прочим — грош цена:
Подставь свои уста, пьяна,
И дай вкусить мне без оглядки
Всю соль, всю терпкость — по глоткам,
Соленый, терпкий твой бальзам,
Святой, соленый, терпкий, сладкий!

Взгляд в никуда, хаос кудрей
С неровной линией бровей,
И этот рот не слишком яркий,
И не ахти какая стать —
Но я готов такой дикарке
Всего себя навек отдать!

Всего себя! Да, черт возьми,
Как много радостной возни
Сулят мне вечера с тобою,
Когда соски твои впотьмах
Торчат, и голою стопою
Меня ты повергаешь в прах.

О, эти груди под рубашкой!
Обещан сладкий труд и тяжкий
Всем чувствам яростным твоим,
И я в виду такого рая —
Прижмись ко мне! — неудержим,
Греша, и мучась, и сгорая.

Всю исцелую — до грудей,
До глаз, до кончиков ногтей;
Усталость пыл мой не умерит,
И я склонюсь перед тобой
Как потерявший разум перед
Неопалимой купиной!

Ты знаешь, гордая, что плоть
Моя не в силах побороть
Любовь к твоей влекущей плоти,
И я опять сойду во мрак,
Чтобы опять родиться, хоть и
Не раз уже был мертв — да как!

Ну что же, зыбкая, без края,
Неси меня, волна морская,
Гордись: я сбит тобою с ног,
Кружи меня то так, то этак,
Чтоб, обезумев, я не смог
И оглянуться напоследок!

Милашка! С такой
И я бы не прочь!
Как поле, точь-в-точь,
Ты пахнешь травой.

Остры и крепки
Все зубки подряд,
И хищно горят
В глазах огоньки.

Влекущий твой вид
Оценит любой,
И грудь наготой
Бесстыдно блазнит.

На бедрах крутых
Задержится взгляд —
Но сочный твой зад
Заманчивей их.

Безумство сердец
В крови мы несем:
Палит нас огнем —
И пах, и крестец.

Хорош твой дружок
Среди пастушат,
Другие спешат
К тебе на лужок.

Ну, чем не эдем
Счастливцам таким?
И как же я им
Завидую всем!

Нагих богинь ваяли греки
И обнаженных смертных дев,
Их гнезда тайные навеки
Во всей красе запечатлев.

Но сих голубок против правил
Ваяли эти мастера:
Резец, где нужно, не оставил
На них ни пуха ни пера.

Они трудились без опаски,
Но обедняли греки див,
Лишив их царственной оснастки
И сокровенность обнажив.

Так по какой такой причине,
Подобно древним, в свой черед
Стригут художники поныне
Газон, где возлежит Эрот?

Ведь красоту сокровищ скрытых
Лелеют наши времена —
Чтоб оценить и суть, и вид их,
Психея с лампой не нужна.

Узрел Филипп Бургундский тайны
Девицы, спящей крепким сном,
И новый орден не случайно
Назвал он Золотым руном.

И Лафонтен веселым слогом
Поведал нам, как сатана Страдал, —
но распрямить не смог он
Прядь из девичьего руна.

Люблю твоих натурщиц смачных,
Поклонник правды, Тициан,
Тебе талант мазков прозрачных
Венецианским небом дан.

Они под пологом пурпурным
Являли миру без прикрас
Ту плоть, которую Амур нам
Со всем усердием припас.

Ложатся шелковые тени
На бедра гладкие впотьмах,
Там, где в густой курчавой сени
Таится вожделенный пах.

Ты первым был, кто их рукою
Чуть-чуть прикрыл его, чтоб мы
Вкушали чудо неземное —
Сии Кипридины холмы.

Была Флоренция немало
Поражена при виде той
Твоей Венеры, что купала
Ладошку в муфте золотой.

Когда прекрасная, нагая,
За темным облаком следя,
Округлобедрая Даная
Ждала Зевесова дождя.

Пускай печальная гондола
С тобой ушла навеки в ночь,
Божественного ореола
Ничто не в силах превозмочь.

Я пыль веков минувших вытру
И, чтоб искусству не пенять,
Позволь мне лютню на палитру,
Великий старец, поменять.

Я погружу напев и слово
В твою глазурь, в твою камедь,
Я как художник все покровы
Сорву, чтоб тайное воспеть.

Пускай мой стих отдернет шторы
И к белизне прекрасных тел
Прибавит самой разной флоры
Вослед тому, что ты воспел.

И этой краскою живою
Напомнит вечный образ он,
Когда коснулся головою
Груди богини Купидон.

И пусть простит нам муза эту
Любовь, подобную греху, —
Как персик, весь открытый свету,
Лежащий бережно во мху.

Руно, заклятие Ясона,
Плод вожделенный Гесперид —
Путь, по которому бессонно
И день, и ночь блуждал Алкид.

Презрим, Искусство, кривотолки,
И, чтоб не покушаться впредь,
Хочу мой стих на этом шелке,
Как поцелуй, запечатлеть.

Пускай пластические стансы
Запомнят прошлого урок,
Чтоб рассчитаться, может статься,
За твой, Венера, бугорок!