Александр Радищев - Русская поэзия XVIII века

   Мужик у мужика украл с двора корову
   И, в городе продав, камку[528] себе купил.
   Купил и к празднику скроил жене обнову.
   С другого он двора быка себе стащил
   И, ласку показав хозяюшке сугубу,
   Сшил бострок[529], а теперь купил ей кунью шубу.
   Молодка, на себя надев такой наряд,
   Уж не работала, прелестна быть старалась
   И двум детинушкам угодна показалась.
   Они нечаянно нашли как будто клад.
   Подпали молодцы, она не покренилась.
   На что же и наряд, когда бы не склонилась?
   Один из них был тот, чей бык намнясь пропал,
   Другой, ― корова чья намнясь с двора пропала.
   Молодка таинства в себе не удержала,
   Как тот, так и другой про воровство спознал,
   Перед судьею тать подробно обличился.
   Не знал, как вышло то, однако повинился.
   Побит. И велено, как суд определил,
   Чтоб тотчас он быка с коровой заплатил.
   Как не тужить ему? Он плакал без отрады,
   Пришло на рынок несть все женины наряды.
   «Не плачь, любезный муж, ― речь женина была, ―
   Тебя мне только жаль, а я свое взяла».

Ты очень ей любим, она в твоей вся воле,
Да только тридцать есть, которых любит боле.

Коль мыслишь, я любовь свою к тебе скончала.
Так ищешь тут конца, где не было начала.

Милон на многи дни с женою разлучился,
Однако к ней еще проститься возвратился.
Она не чаяла при горести своей,
Что возвратится он опять так скоро к ней,
Хотя ей три часа казались за неделю,
И от тоски взяла другого на постелю.
Увидя гостя с ней, приезжий обомлел.
Жена вскричала: «Что ты, муж, оторопел?
Будь господин страстей и овладей собою;
Я телом только с ним, душа моя с тобою».

«Я обесчещена», — пришла просить вдова.
Однако знал судья, кто просит такова.
«Чем?» — спрашивал ее. «Сегодня у соседа, —
Ответствовала та, — случилася беседа.
Тут гостья на меня так грубо солгала:
Уж ты-де во вдовстве четы́рех родила».
Судья ей говорил: «Плюнь на́ эту кручину;
Стал свет таков, всегда приложат половину».

Не вознесемся мы великими чинами,
Когда сии чины не вознесутся нами.
Великий человек, великий господин,
Кто как ни думает, есть титул не один.
Великий господин — кто чин большой имеет,
Великий человек — кто много разумеет,
Локк[530] не был господин великий в весь свой век,
Ни конь Калигулин[531] — великий человек.

Нагнала бабушка пред свадьбой внучке скуку,
Рассказывая ей про свадебну науку.
Твердила: «Вытерпи, что ночь ни приключит.
Тебя опричь меня, мою любезну внуку,
При случае таком никто не поучит».
А внучка мыслила, целуя бабку в руку:
«Уж эту, бабушка, я вытерпела муку!»

Котора лучше жизнь: в златой ли птичке клетке
Иль на зеленой ветке?
Которые стихи приятнее текут?
Не те ль, которые приятностью влекут
И, шествуя в свободе,
В прекрасной простоте,
А не в сияющей притворной красоте,
Последуя природе,
Без бремени одежд, в прелестной наготе,
Не зная ни пустого звука,
Ни несогласна стука?
А к этому большой потребен смысл и труд.
Иль те, которые хоть разуму и дивны,
Но естеству противны?
Пузырь всегда пузырь, хоть пуст, хотя надут.

Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.
Конечно, голова в почтеньи меньше ног.

   Прохожий! Обща всем живущим часть моя:
   Что ты, и я то был; ты будешь то, что я.

   Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю,
   И горесть опишите, скажите, как терплю;
   Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взгляд
   И после прилетите опять ко мне назад;
   Но только принесите приятную мне весть,
   Скажите, что еще мне любить надежда есть.
   Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,
   Хороших в свете много, другую льзя сыскать.

   Негде, в маленьком леску,
   При потоках речки,
   Что бежала по песку,
   Стереглись овечки.
   Там пастушка с пастухом
   На брегу была крутом,
   И в струях мелких вод с ним она плескалась.

   Зацепила за траву,
   Я не знаю точно,
   Как упала в мураву,
   Вправду иль нарочно.
   Пастух ее подымал,
   Да и сам туда ж упал,
   И в траве он щекотал девку без разбору.

   «Не шути так, молодец, ―
   Девка говорила, ―
   Дай мне встать пасти овец, ―
   Много раз твердила, ―
   Не шути так, молодец,
   Дай мне встать пасти овец;
   Не шути, не шути, дай мне пасти стадо».

   «Закричу», ― стращает вслух.
   Дерзкий не внимает
   Никаких речей пастух,
   Только обнимает.
   А пастушка не кричит,
   Хоть стращает, да молчит.
   Для чего же не кричит, я того не знаю.

   И что сделалось потом,
   И того не знаю,
   Я не много при таком
   Деле примечаю;
   Только эхо по реке
   Отвечало вдалеке:
   Ай, ай, ай! ― знать, они дралися.

Мы друг друга любим, что ж нам в том с тобою?
Любим и страдаем всякой час,
Боремся напрасно мы с своей судьбою,
Нет на свете радостей для нас.
С лестною надеждой наш покой сокрылся,
Мысли безмятежные отняв:
От сердец разжженных случай удалился,
Удалилось время всех забав.

Зрю ль тебя, не зрю ли, равну грусть имею,
Равное мучение терплю;
Уж казать и взором я тебе не смею,
Ах! ни воздыханьем, как люблю.
Все любовны знаки в сердце заключенны,
Должно хлад являти и гореть:
Мы с тобой, драгая! вечно разлученны;
Мне тебя осталось только зреть.

Жизнь мою приятну пременил рок в злую,
Сладость обращенна в горесть мне;
Только ныне в мыслях я тебя цалую,
Говорю с тобою лишь во сне.
Где любови нашей прежние успехи,
Где они девалися, мой свет!
О печально сердце! Где твои утехи!
Все прошло, и уж надежды нет.