Александр Радищев - Русская поэзия XVIII века

Богатство хорошо иметь;
Но должно ль им кому гордиться сметь?
В собольей дурака я шубе видел,
Который всех людей, гордяся, ненавидел.
В ком много гордости, известно то, что тот,
Конечно, скот.
И титла этого в народе сам он просит.
Носил ту шубу скот,
И скот и ныне носит.

   Коль истиной не можно отвечать,
   Всего полезнее молчать.
   С боярами как жить, потребно это ведать.
   У Льва был пир,
   Пришел весь мир
   Обедать.
   В покоях вонь у Льва:
   Квартера такова.
   А львы живут нескудно,
   Так это чудно.
   Подобны в чистоте жилищ они чухнам
   Или посадским мужикам,
   Которые в торги умеренно вступили
   И откупами нас еще не облупили
   И вместо портупей имеют кушаки,[524]
   А кратче так: торговы мужики.
   Пришла вонь Волку к носу;
   Волк это объявил в беседе без допросу,
   Что запах худ.
   Услышав, Лев кричит: «Бездельник ты и плут,
   Худого запаха и не бывало тут.
   И смеют ли в такие толки
   Входить о Львовом доме волки?»
   А чтобы бредить Волк напредки не дерзал,
   Немножечко он Волка потазал
   И для поправки наказал,
   А именно ― на части растерзал.
   Мартышка, видя страшны грозы,
   Сказала: «Здесь нарциссы, розы
   Цветут».
   Лев ей ответствовал: «И ты такой же плут:
   Нарциссов, роз и не бывало тут.
   Напредки не сплетай ты лести,
   А за такие вести
   И за приязнь
   Прими и ты достойну казнь».
   Преставился Волчишка,
   Преставилась Мартышка.
   «Скажи, Лисица, ты, ― хозяин вопрошал, ―
   Какой бы запах нам дышал?
   Я знаю, что твое гораздо чувство нежно;
   Понюхай ты прилежно».
   Лисица на этот вопрос
   Сказала: «У меня залег сегодни нос».

   Собака Кошку съела,
   Собаку съел Медведь,
   Медведя ― зевом ― Лев принудил умереть,
   Сразити Льва рука Охотничья умела,
   Охотника ужалила Змея,
   Змею загрызла Кошка.
   Сия
   Вкруг около дорожка,
   А мысль моя,
   И видно нам неоднократно,
   Что все на свете коловратно.

   В лесу воспитанная с негой,
   Под тяжкой трется Ось телегой
   И, неподмазанна, кричит.
   А Бык, который то везет, везя молчит.
   Изображает Ось господчика мне нежна,
   Который держит худо счет,
   По-русски ― мот,
   А Бык ― крестьянина прилежна.
   Страдает от долгов обремененный мот,
   А этого не воспомянет,
   Что пахарь, изливая пот,
   Трудится и тягло ему на карты тянет.

   Сквозь темную пред оком тучу
   Взгляни, читатель, ты
   На светски суеты!
   Увидишь общего дурачества ты кучу;
   Однако для ради спокойства своего,
   Пожалуй, никогда не шевели его;
   Основана сия над страшным куча адом,
   Наполнена различным гадом,
   Покрыта ядом.
   С великим пастухи в долине были стадом.
   Когда?
   Не думай, что тогда,
   Когда для человека
   Текли часы златаго века,
   Когда еще наук премудрость не ввела
   И в свете истина без школ еще цвела,
   Как не был чин еще достоинства свидетель,
   Но добродетель.
   И, словом, я скажу вот это наконец:
   Реченны пастухи вчера пасли овец,
   По всякий день у них была тревога всяка:
   Вздор, пьянство, шум и драка.
   И, словом, так:
   Из паства сделали они себе кабак ―
   Во глотку,
   И в брюхо, и в бока
   На место молока
   Цедили водку,
   И не жалел никто ни зуб, ни кулака,
   Кабашный нектар сей имеючи лекарством,
   А бешеную жизнь имев небесным царством.
   От водки голова болит,
   Но водка сердце веселит,
   Молошное питье не диво,
   Его хмельняй и пиво;
   Какое ж им питье и пить,
   Коль водки не купить?
   А деньги для чего иного им копить?
   В лесу над долом сим Сатир жил очень близко,
   И тварию их он презренною считал,
   Что низки так они, живут колико низко.
   Всегда он видел их, всегда и хохотал,
   Что нет ни чести тут, ни разума, ни мира.
   Поймали пастухи Сатира
   И бьют сего ―
   Без милосердия ― невинна Демокрита.
   Не видит помощи Сатир ни от кого.
   Однако Пан пришел спасти Сатира бита;
   Сатира отнял он, и говорил им Пан:
   «За что поделали ему вы столько ран?
   Напредки меньше пейте;
   А что смеялся он, за то себя вы бейте,
   А ты вперед, мой друг,
   Ко наставлению не делай им услуг;
   Опасно наставленье строго,
   Где зверства и безумства много».

   Шалунья некая в беседе,
   В торжественном обеде,
   Не бредила без слов французских ничего.
   Хотя она из языка сего
   Не знала ничего,
   Ни слова одного,
   Однако знанием хотела поблистати
   И ставила слова французские некстати;
   Сказала между тем: «Я еду делать кур»[526].
   Сказали дурище, внимая то, соседки:
   «Какой плетешь ты вздор! кур делают наседки».

   Нельзя дивиться, что была
   Под игом Росская держава
   И долго паки не цвела,
   Когда ея упала слава;
   Вить не было тогда
   Сего великого в Европе царства,
   И завсегда
   Была вражда
   У множества князей едина государства.
   Я это в притче подтвержу,
   Которую теперь скажу,
   Что россов та была падения причина ―
   Была пучком завязана лучина;
   Колико руки ни томить,
   Нельзя пучка переломить,
   Как россы, так она рассыпалась подобно,
   И стало изломать лучину всю удобно.

   Когда-то Голуби уговорились
   Избрати Коршуна царем,
   Надежду утвердив на нем,
   И покорились.
   Уж нет убежища среди им оных мест,
   Он на день Голубей десятка по два ест.

   Брат ― мот. Сестра его журила
   И говорила:
   «Доколь тебе мотать?
   Пора и перестать!»
   Он ей ответствовал: «Во злой живу я доле.
   Но только ты, сестра, отстанешь от любви ―
   И я мотать не буду боле.
   Поступком ты своим дорогу мне яви,
   И в постоянстве жить по гроб мы будем оба».
   Сестра ответствует: «Мотать тебе до гроба!»

   Мужик у мужика украл с двора корову
   И, в городе продав, камку[528] себе купил.
   Купил и к празднику скроил жене обнову.
   С другого он двора быка себе стащил
   И, ласку показав хозяюшке сугубу,
   Сшил бострок[529], а теперь купил ей кунью шубу.
   Молодка, на себя надев такой наряд,
   Уж не работала, прелестна быть старалась
   И двум детинушкам угодна показалась.
   Они нечаянно нашли как будто клад.
   Подпали молодцы, она не покренилась.
   На что же и наряд, когда бы не склонилась?
   Один из них был тот, чей бык намнясь пропал,
   Другой, ― корова чья намнясь с двора пропала.
   Молодка таинства в себе не удержала,
   Как тот, так и другой про воровство спознал,
   Перед судьею тать подробно обличился.
   Не знал, как вышло то, однако повинился.
   Побит. И велено, как суд определил,
   Чтоб тотчас он быка с коровой заплатил.
   Как не тужить ему? Он плакал без отрады,
   Пришло на рынок несть все женины наряды.
   «Не плачь, любезный муж, ― речь женина была, ―
   Тебя мне только жаль, а я свое взяла».