Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

Дождь, дождь, и мир такой огромный —
И крыльев нет, куда бы улететь? —
И голоса… Ни умереть, ни петь.
А ветер под окном, как пес бездомный,
И небо пологом унылым виснет.
А солнце где? цветы где? травы?
Ах, кто-то солнцу подмешал отравы,
И под дождем земля уныло киснет.
А в Африке не солнце, а костер,
Не солнце, а живая рана,
И пламенем сверкают розы Керуана
У призрачных краев хрусталевых озер…
Открыть глаза и думать, без движенья.
Не небо, а моря… Ковер? нет, шкура льва —
И тигра пестрого большая голова. —
Ах, чье-то в зеркале дрожит изображенье,
Змей или черт? — Ни змей, ни черт — собака? —
Дух мрака. — Воплощенье сна? Смерть? Вор?
— «Вам душу, деньги или жизнь, сеньор?» —
Беззвучный смех, и хвост мелькнувший фрака.
Нет никого. Вновь лишь туман и слякоть —
Дождя дрожащая назойливая сеть.
Ни умереть, ни петь, а лишь тупеть, глупеть, терпеть,
Глядя на глины распухающую мякоть.

Из хаоса оледенелых рифм
Лишь несколько пытаюсь вырвать слов живых,
И знают только сны
О творческой неутоленной боли.
Но, как актер, в усильи все обнять,
Лишь для единой предназначен роли —
Так размотаться силится клубок,
Но не распутать сотни длинных нитей,
И жизни всей заученный урок —
Опять свивается в клубок событий.
И сердца бешеный, ненужный стук
Томит, как неизбежное проклятье,
И разорвет его растерянный испуг
Все тех же рук бессменное объятье.

О, не сжимай в тиски тоски,
Паучьей скукою не мучай…
Через небесные пески
Метлой взлохмаченные тучи

Вздымает ветер, в ночь причалив.
На башне хриплые часы
Вторую смену простучали…

И сердце в пропасть, как стрела.
Стремглав тупою мукой ранит,
Моя Тарпейская скала[91]
Передо мною четко встанет.

И будет этот темный гнет
Мне искупительною пыткой,
И смерть, как мать, мне поднесет
Свой избавительный напиток.

И миг мелькнет, как на экране,
Приникнет к ране жадный клюв,
И человеческих страданий, утрат, исканий
Найду предел, к земле прильнув…

О, жизнь моя все глуше, глуше,
Все меньше уходящих сил —
Обломком брошенный на суше,
Корабль мой к цели не доплыл…

Он плыл, сверкая парусами,
За снами пламенной земли,
И звезды синими цветами
Над океанами цвели.

В провал времен года летели,
Померкли звездные сады,
И вьюги водяных метелей
Смели их синие следы.

И волнами прибитый к суше.
Корабль мой к цели не доплыл.
О, жизнь моя все глуше, глуше.
Все меньше уходящих сил[93].

Еще одна пустая осень.
Еще одна седая прядь —
В воспоминаньи звонких весен
За пядью пройденная пядь.
Дарует осень тень страданья
Земле и каждому стеблю.
Я горький запах увяданья
До острой нежности люблю.
Опять бледнеет неба парус.
Прощай, прощай, моя земля!
Снегами медленная старость
Окутала твои поля.
И с новой верностью, навеки,
Сорвав последний лист с куста.
Устало опуская веки.
Целует смерть тебя в уста.

Хочу не петь, а говорить
О том, что жизнь проходит мимо,
Что сердцу суждено любить,
Что сердца страсть неутолима…
Что мне гореть и отпылать
Вдали от дорогого края,
О родина, не знала я,
Тебя навеки покидая…

О, почему в любви всегда
Такая боль, такая нежность…
Скрывают мертвые года
Степей далеких белоснежность…
Россия, твой багряный плат
Пожаром дальним полыхает,
У тяжких и закрытых врат
Стою Изгнанницей из Рая.

Любимая, прости, прости.
Мне боль живые раны лижет…
О, если бы твои кресты
Мне хоть на миг увидеть ближе
И услыхать, в глубоком сне,
Простершись на чужих ступенях,
В глухой и душной тишине
Твое рыдающее пенье.

Бесшумным коршуном автомобиль скользнул,
В безликий сумрак ночи уплывая.
И эхом дальним — тяжкий гул
Прогромыхавшего трамвая.

За окнами глухая мгла,
Как птица, крыльями махает,
К преграде призрачной стекла
С беззвучным криком приникает…

Как боль, все сны мои остры,
И сном навеки отпылали
Все звездные мои костры,
Как отлетают птичьи стаи.

Любви иной не зацвести.
Как сердце болью прорастает!
И юность, крылья опустив,
Снегами вешними истает…

А дни, как медленные строфы,
И тяжек их усталый лёт.
К крестам какой меня Голгофы
Судьба изменная ведет?..

Идти и падать… Полыхая,
Пустынная зовет заря.
К земле какой, изнемогая,
Припасть, отчаяньем горя…

Какие проходить дороги,
Какие метить берега?
И умереть на чьем пороге,
Далекие забыв снега?..

О боль моя, тебя, как тяжесть,
Я проношу, и ночь глуха.
Янтарная заря расскажет
Далеким пеньем петуха,

Как утро ночи сменит стражу
И мрак, устав крылом махать,
В рассвете трепетном покажет,
Как могут звезды потухать.

Жду и тоскливо множу
Жизни каждый удар.
Пустую покинув ложу,
На сцену несу свой дар.

Занавес поднят. Время,
Время игру начать.
На сердце крепче кремня
Воли моей печать.

Я сама углем на картоне
Свою начертала роль.
Бутафорской принцессой в короне
Жду тебя, театральный король.

Но приходишь ты бледный-бледный
И совсем, совсем не тот.
Мечом рассечен панцирь медный,
И черный искривлен рот.

Взгляд задернут угрюмой тайной,
Пусты тени свинцовых век.
Ты пришел, не король театральный,
А усталый чужой человек.

Росами студеными обрызнут.
Лунными полотнами нехолен,
Стал я, Господи, на перепутьях жизни,
Чтоб творить Твою святую волю.
Ласковело тело молодое
Гибче хмелю, ярче винограду;
Исплели лазоревые зной
На высотах солнечные грады,
А в долине мир лежал невзорот…
Ты ль дороги застил предо мною,

Господи, метнул на горы горы,
Грозами взошел над головою?
Тяжело вздымать Господни нови.
Пламенеть в извивах ярых молний,
Заболочены уже низины кровью,
И нельзя дышать на всхолмьях.
Господи, все дни мои распяты —
Не уйду с Твоих великих пашен.
Но в дымах последнего заката
Дай узреть подножья новых башен.

Полуденных нам не услышать песен,
Не трогать солнечные удила —
Безумная земля нас родила,
Чтоб только прободать густеющую плесень,
И бросила в распластанные ночи.

           Исторгнули мы искры изо льда,
           Мы вьюгами легли на города,
           И тел истерзанные осветила клочья
           Колдующая, четкая звезда.

И правы мы… Не миллионы ль мертвых
Из нас кричат во вздыбленные дни…

           — Пусть древние горят в крови огни.
           Пусть кости слабых сломлены и — стерты,
           Растоптаны последние когорты,
           — Чтоб в судорогах зачатый убийца
           Безмерной похотью засеял новый род…

О, никогда победа не умрет,
А слава никогда не истребится.
Но переплавится в назвездные зарницы.

           И будет опьянять издалека
           Того, кто соберет в танцующее тело
           Все то, что в нас томилось и звенело,
           Угадывая дальние века.