Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Синие тени от желтых огней
В бледной улыбке рассвета;
Дым, перед ней и бледней, и нежней, –
Вьется, теряется где-то.

День поневоле подходит к окну,
Жалкой улыбкой кривится;
Дымом прильну я к окну – в глубину,
Где-то, где ночь мне приснится.

В белую кану Иванову ночь
С желтыми в небе кострами.
Сердце, пророчь: сердцу вмочь превозмочь
Свет в фимиаме, во храме.

Вот тебе мое проклятье
Навсегда от сей минуты:
Будь несметно ты богата,
Но – когда лишишься вкуса.

Апельсин возьми, дитя,
Что в своем саду сорвал я;
Но не режь его ножом:
Сердце в нем мое томится.

Было б тысяча душ во мне,
Сразу б отдал их тебе;
Нет во мне их, – лучше возьми
Тысячу раз одну.

Ах, не важничай, сеньора,
Что высокого ты рода:
Ведь и для высоких башен,
А бывают лестницы.

Всё о том же, всё об одном
Лепечут мои минуты,
Когда, как в краю ином,
Возносятся легким сном
Томленья тяжелой смуты.

И в этом тончайшем сне
Расширяются плавно крылья,
Воздушной неся волне
Уже не трудную мне
Блаженную боль усилья.

А сегодня ночь – забытью
Моему – иная услада:
Всей грудью дышащей пью
Страдальную песнь твою –
И мне ничего не надо.

Усилья былого нет,
Нет в упругом дыханье боли,
И нездешний воздух и свет
Слезами тихо согрет:
Не в своей, а в твоей я воле.

Как брызги пенные блистающей волны
Кипят могучею игрой глубинной мощи
И в шелесте листа таинственно слышны
Колеблемые ветром рощи,

Так Божьего певца один простой запев,
Не ведая своей отчизны величавой,
От мира вышних сил на землю отлетев,
Нам дух поит хвалой и славой.

Я не знаю, я не знаю, как
Подойти к тебе и молвить слово.
Всё, что я скажу, тебе не ново,
А двоим ведь слово – тайный знак,
Вещий знак сознания иного.

И в моем сознании ночном
За тебя болею и тоскую:
Как выносишь ношу ты такую?
Иль мое страданье об ином,
Что немого сна не расколдую?

Ах, мне пусто; я не знаю, как
В жизни дальше маяться, слоняться.
А уснешь, а грезишь как чудак,
Золотые же – и те не снятся.

Впрочем, сон привычный мой: цветут
Вековые липы в тесном парке;
Меж аллей так луговины ярки,
И тропинки легкие бегут;

Всё сбегают вниз – туда, где пруд
(Смутно помню) вольно разлегался,
Вдруг весной поднялся и прорвался
Сквозь плотину утлую, ушел;
Поросло дно тучное; остался
Тихий ручеек и влажный дол.

Безмолвен и угрюм, уснул дремучий бор,
Овеян темнотой и сумрачными снами,
И только иногда таинственный убор
От ветра зыблется прохладными волнами.

И с пасмурных небес созвездий ясный взор
Вдруг упадет к земле спокойными лучами,
И звезды озарят сквозь лиственный узор
Тревожно-спящий лес бесстрастными очами

И снова скроются в тумане облаков…
А на земле, в лесу, – мерцая робким светом, –
Как будто устыдясь земных своих оков,

Но жаждая небес и полные приветом –
Для сонма дальних звезд призывом и ответом –
Дрожа, горят огни пигмеев-светляков…

Когда тревожно спит столица,
И только пленная царица –
Нева томится и грустит,
И только трепетные волны,
Тоской неведомою полны,
Со стоном бьются о гранит, –

На берегу тогда не дремлют
Два сфинкса – и глядят, и внемлют:
Глядят на пышную Неву
И внемлют плеску, внемлют шуму
И, погрузившись тихо в думу,
Как будто грезят наяву.

И край родной – родные Фивы
И Нила желтые извивы,
Пустыни властного царя,
И храм безмолвно-величавый
Со всей немеркнущею славой,
И жизни дивная заря –

Всё перед ними воскресает…
Но их подножия лобзает
Не полновластная волна,
Не нежит их горячей лаской,
Не тешит их волшебной сказкой.

Не здесь отчизна – их святыня –
И раскаленная пустыня,
И необъятные пески…
Всё спит… Не слышат ветров люди…
И сжались каменные груди
От сожаленья и тоски…

Познавший грез, веков, народов
И перепутья и пути,
Испытанный среди рапсодов,
Свою нам песню возврати.

Еще не все, не все напевы
Родная слышала земля,
Что слали яростные девы
Во след пришельца-корабля –

Где к мачте трепетной привязан,
Ты расширял бесстрашный слух,
Где в тайноведцы был помазан
Пытливый и крылатый дух.

Ты мудрости хотела от меня –
Пытливого и важного сомненья;
А дождалась – восторгов песнопенья,
Веселого и ясного огня.

Когда над нами ярко солнце дня,
Я не хочу ни ночи, ни затменья.
Но в пламени спокойного горенья
Мой фимиам плывет, мольбу храня.

Его приемлет тихая лазурь.
У сердца нет Ливана, злата, смирны.
Мои напевы радостны и мирны,

Не ведают ни слез, ни гроз, ни бурь.
Порыв души восторженной, воскресни
И загорись на жертвеннике песни.

Я слышу ласковую трель –
Пришел, пришел апрель.
Звучит ли в сердце, на дворе ль
Апрель, твоя свирель?

Не знаю. В мир и в сердце лей
Всё легче и светлей
Напевный дух твоих полей
Белей ночных Лилей.

На сцене тусклого театра
Холодной куклой восковой
Лежит немая Клеопатра,
Склонясь венчанной головой.

Над ней грустят живые лица,
Расширив тихие зрачки,
И ждут – не вспрянет ли царица,
И знают – не избыть тоски.

Навстречу жуткому покою
Звучат железные слова –
И не исполнены тоскою
Без алтаря, без божества.

Но нет! Насмешкою железной,
Как шпага, тонок и остер,
Над этой куклой бесполезной
Гремит трагический актер.

Была ли ты? Была ль царицей
Жестокосердая жена?
И ты ль отомщена сторицей,
Печатью смерти сожжена?

При плесках светлого театра
С живою прелестью лица
Встает из гроба Клеопатра
В сиянье царского венца.

Как сладостно следить в пустой библиотеке
Признанья тихие желтеющих страниц
И жить вне временных, условленных границ –
В минувшем, может быть, но полном жизни веке.

Предавшись добрых сил целительной опеке,
В теченье медленном знакомых верениц
Тебя ласкающих, тобой любимых лиц
В тиши мечтать о нем, о близком человеке.

И сладостно узнать, что жизнь его душа
Другая, близкая твоей душе, следила –
Душа учителя. Вот – книга сохранила

Пометы легкие его карандаша –
Привычные черты. Как внове хороша
Мечты и памяти связующая сила!