Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Машинкой для чудес ты назвал сердце наше,
Душетомительный, узывчивый поэт.
В косноязычии музыки светлой краше
Горячечной души оледенелый бред.

И тверды, как алмаз, живые очертанья
Кристаллов пламенных. И в блеске их игры –
Сияющая смерть и рай очарованья,
И боль бессмертная, творящая миры.

И в зимнем сумраке насильственных просоний,
В ознобе и в жару глухого бытия
Плывут видения страдальческих гармоний
Туда – в холодные безмерные края.

Полусонная одурь
И сквозь злое просонье –
Словно в мокрую осень
Хохотанье воронье.

Полусумраком скользким
Отуманены взоры.
Дня довольно, довольно!
Опускаю я шторы.

Только нет угомону,
Только силы не боле,
Только тупо не хочешь
Этой глупой неволи,

И бездумья глухого,
И покою, покою –
Или жесткого слова
С окаянной тоскою, –

Канет каменный голос,
Не живой и не сонный,
В эту мутную одурь,
В этот омут бездонный.

Банкомет бесстрастно мечет,
Ты уставил тусклый взгляд:
Двойка, туз, шестерка – чет иль нечет?
Бубны, пики, пики – две подряд.

В дымном нищенском азарте
С жарким молотом в груди,
Как ложится ровно карта к карте,
Неотрывно, пристально следи.

Миг и вечность, жизнь и смерть, не споря,
Над тобою и в тебе сплелись.
Нет ни радости, ни горя.
Карты пестры. Оглянись!

Бледный день струится из-за шторы.
Пробудился этот скучный свет.
Ну, сомкни тихонько взоры,
Навалившись на паркет.

О, два одиноких горенья –
Последнего угля в камине
И розы последней закатной
На дальней мерцающей льдине!

Пускай лишь игра отраженья,
Мне роза мгновенная эта
Мерцает живой, благодатной
Лампадою вечного света.

И мой уголек, остывая
На пепле почти бездыханном,
Подернутый тусклою дымкой,
Останется солнцем желанным.

И тайна горенья живая,
И тайна живая сиянья
Сегодня со мной невидимкой,
Последнею тайной – слиянья.

Осенним вечером, когда уж ночь близка
И звоны тайные плывут издалека,
А дня не новые, слабеющие звуки
Уже разрознены – и мимовольной муки
Вот-вот не утаят и канут без следа
С остывшим воздухом в тьмозвездный хор; когда,
Тускнея, облака сиротствуют, и сила
Иная, цельная, обняв, не погасила
Их тайношумного эфирного крыла, –
Тогда душа земли с твоею замерла,
Чтобы полней вздохнуть. И ваши души дышат
Нездешним холодом; оттуда звоны слышат, –
И слезы росные простых цветов земли,
Застыв и засияв, горенье обрели,
Сны, несказанные в житейском напряженье,
Созвучья тайные – земное выраженье.

Перед зеркалом жизни суровой,
Ничего на земле не любя,
Я с какой-то отрадою новой,
О, дитя, вспоминаю тебя.
Снова ль ожил я сердцем ошибкой,
Иль случайно проснулся душой,
Но с своей непонятной улыбкой
Ты опять неразлучна со мной!
Я не раб ни мечты, ни привычки,
Нет туманных желаний во мне;
Но твой голос, как пение птички,
Слышу снова в пустой тишине;
Но зачем же лицо молодое
Не играет румянцем живым?
Что грустишь ты, дитя дорогое,
Плакать хочется глазкам твоим?
Пробудилась ли чудная сила,
Чувство ль дышит в груди молодой?
Расскажи мне, что ты затаила,
Поделись своим горем со мной.
Или лучше, что сердце терзает
Эту темную жажду души,
Всё, что вновь для тебя расцветает,
Если можешь – скорей затуши.
Люди поняли голос рассудка,
Голос чувства их мысли далек;
Его встретит иль грубая шутка,
Иль тупой, но нещадный упрек…
И забудешь ты голос природы,
Новой жизни немногие дни,
За людьми, пережившими годы,
Скажешь ты: «Были правы они!»
Они правы, дитя мое, – верь мне,
Они правы с их мыслью простой,
Мы с тобою одни лицемерим
И одни мы страдаем с тобой.

Слушай: когда ты отходишь ко сну, – простираясь на ложе,
Вытянись прямо на нем, словно ты навзничь упал,
Только спокойно и ровно. Персты чередуя перстами,
Руки сложи на груди, кверху лицо запрокинь, –
Словно готов над собою увидеть высокое небо;
Очи горе возведя, после спокойно закрой:
Так, что ни ночь, утаенный в пустыне старец-отшельник
Легши в гробу почивать, в смерти к бессмертью готов.

О милые, томные тени,
Вы трепетно живы далеко –
И к вам устремляется око
В предел вековечных видений.

И в этой цветущей отчизне
Душа обретает родное
И в сладостно грустном покое
Впивает дыхание жизни.

Всё бывшее близким когда-то
Отныне почило далече.
Чуть шепчет волшебные речи
Последняя сердца утрата.

Я с ласковой нежною тенью
Вновь близок нездешнему краю,
И верю былому цветенью,

И тут, над последней ступенью,
Прощальные слезы роняю.

Пусть и не скоро, и не ныне
Над преклоненной головой
В возмездии иль в благостыне
Провеет час мой роковой.

Но словно мне уже знакома
И землю дремой облегла
Души послушная истома
Под шорох мощного крыла.

Теперь, печален или весел,
Влюблен иль равнодушен я, —
Повеяв, жизнь чуть занавесил
Полет иного бытия.

Едва ты завершил осенний круг работ,
А всё хозяйская забота
Не кинула тебя, привычная – и вот
С тобой вошла в твои ворота.

Я здесь, гляжу кругом, – а двор уж перекрыт,
И поместителен, и прочен.
Пусть нынче выпал снег – и веет, и летит, –
Ты им уже не озабочен.

Так и не мыслишь ты, с заботою своей
О человечьем пепелище,
Что растревожил ты дворовых голубей,
Разрушил где-то их жилище.

А ночью слышу я – у нас над головой,
Под крышей, незнакомый шорох;
Уже до света – труд, поспешный и живой,
Кипит, в невнятных разговорах.

Прислушиваюсь я — и снова в тишине
Смыкаю томные ресницы –
И как-то радостно и миротворно мне
Под сенью милой Божьей птицы.

Пройдя с вечернего стоянья
На монастырское крыльцо,
Она недвижней изваянья
Таит померкшее лицо,
И утомленная слезами
И неудержною мольбой,
Полузакрытыми глазами
Людей не видит пред собой.
И чужды радостям и пеням,
Спокойной смутной чередой
Проходят люди по ступеням
Перед черницей молодой.
Ведь не пробудят в них алканий
Телесной знойной красоты
Ни складки грубых черных тканей,
Ни помертвелые черты.

И пусть ее одежды грубы,
Пусть руки сложены крестом,
Пусть бледны высохшие губы,
Так опаленные постом, —
Но если сумрачные складки
Таят блистающую грудь
И, чуть слепите льны и сладки,
Объятья ждут кого-нибудь!
Но если мраморные плечи
Дрожат и рвутся на простор
И жадно жаждут жаркой встречи,
Пока звучит церковный хор!
И, может быть, об этом знало
Ее поникшее лицо,
Когда она сошла устало
На монастырское крыльцо.