Марк Тарловский - Молчаливый полет

Под этим низким потолком
С тюремным вырезом для света,
Здесь жил поэт. И самый дом
Уже тогда был Дом поэта.

Что было видно из окна,
Высокого и чуть косого? —
Безоблачная глубина,
Да горы, да соседки — совы…

Он слушал моря мерный вал,
А, может быть, не слушал даже,
И Капитанов воспевал,
Душой с отважными бродяжа.

Свой лучший отдых от стихов,
От музы, иногда докучной,
Он видел в битвах пауков,
Плененных им собственноручно.

Он их, наверно, уважал,
Сидельцев спичечных коробок, —
Он сам от битвы не бежал
И в этой битве не был робок,

Когда безумные полки
Георгиевских кавалеров
Запрыгали, как пауки,
В тазу неслыханных размеров,

Когда нездешней розни власть,
Дразня дерущихся тростинкой,
В нем воскресали злую страсть
Тарантульского поединка. —

И свой его народ разъял,
Свой Бог попрал, как тунеядца!
Мы все расстреляны, друзья,
Но в этом трудно нам сознаться…

Здесь гроб… остановись, прохожий,
Передохни в его тени,
И если даже он отхожий,
Его чистот не оскверни.

Гигиеничное жилище
Полезно для иных особ,
Но много лучше, если гроб
Уютного жилища чище.

В пересохшей молитвенной чаше
Со следами священных даров —
Золотое убежище наше
И Волошина благостный кров.

И когда я увижу на склоне
Уходящей от моря гряды
Коктебеля сухие ладони,
Где заноз и причастий следы,

Я кричу, и смеюсь, и рыдаю —
Потому что в заклятом кругу
Небывалые сны покидаю,
От нездешнего счастья бегу.

Наша тряская машина
К Феодосии летит.
Впереди меня мужчина
Возле тормоза сидит.

На боку его — игрушка
Предвоенной детворы,
И ее стальная мушка
Мне грозит из кобуры.

Отодвинуться — неловко,
А терпеть — невмоготу…
О, как подлая плутовка
Вздрагивает на лету!

Не молить же о пощаде,
Не идти на стыд и срам! —
Только думать — «Бога ради…»
Да глядеть по сторонам.

Так на призрачной дороге
Сверх-Феодосийских гор
Жалит нам то лоб, то ноги
Гибели корректный взор.

Но сознаться мы не смеем
В страхе жалостном своем,
По степям бензином веем
И над мятой и шалфеем
Молча терпим и живем.

Ты спала и не видала,
Как неистовствует буря,
Как рыдает в одеяло
Друг, у ног твоих дежуря.

Он был верен уговору —
До утра тебя не тронув,
Он пронес, подобно вору,
Ношу ругани и стонов.

Он сидел, белее мела.
В хилом теле крепла сила.
Ты спокойно спать умела
И спокойной страсть гасила.

Он любил — и на заре лишь
Вырвал сладостное жало…
Он ушел, а ты не веришь.
Ты спала и не видала.

Спокойным расчетом сдавили бока
И выжгли на шкуре пометки,
И вот он распластан, как туша быка,
На красной земле пятилетки.

Он — дух революций, рогатый вожак,
Гражданской войны воплощенье,
Но цифры стеснили неистовый шаг
И план обуздал нетерпенье.

Он ребра вздымает, и тяжко хрипит,
И мордой мотет огромной,
Пока от загривка до черных копыт
Его измеряют нескромно.

Его невозможно пешком обойти
По карте его круторогой,
Вдоль мощного тела — недели пути,
И то лишь железной дорогой.

Его измеряют всю ночь напролет,
А с утром, пролившимся косо,
Он с нефтью вскипает, гудками ревет
И пламенем пышет из носа.

И это — Союз наш, и это — страна,
Что в буднях напора крутого
Двенадцатой вспашки растит семена
И к новому севу готова.

Поезд держит долгий путь,
Вьется и плетет круги.
Рельсы шепчут: «не забудь»,
Шпалы спорят, как враги…

Но качай, качай, качай,
Укачай мою тоску
И дорогу невзначай
Дробным молотом раскуй!

Длинный, скучный перегон…
Люди едут — не держи!
Мы оставим свой вагон
И останемся во ржи.

Будет поезд петь струной,
Исчезая впереди,
Будет город за спиной
И спокойствие в груди.

Тень лирического грима
С Вашей кожи не снята,
И проходите Вы мимо,
Еле слышно, еле зримо,
Та, что прежде, и не та.

Много платий Вы сменили,
Много счастья принесли,
И гласят глухие были
О бессмертной страшной силе
Лучшей дочери земли.

Звали Вас Мечта и Муза,
И Царевна и Звезда,
А теперь Вы — член союза,
И на Вас простая блуза,
Жрица строго труда:

Я узнал Вас без отличий,
Внуков Дантовых мечту.
Ваше имя — в нашем кличе.
Погодите ж, Беатриче,
Встретим вместе, Беатриче,
Ветер жизни на мосту.

Мясомешелка! Костедробилка!
Под пенье розг
Ты у солдата из-под затылка
Сосала мозг.
Исчадье церкви и капитала,
Под стон и крик
Ты наши жизни переезжала,
Как броневик.
«Кругом!» «Направо!» «Вполоборота!»
И так и сяк…
Весь мир был только штрафная рота
В глазах вояк.
Артистка порки и маскировки,
Не зная сна,
Вы были чутки, вы были ловки,
Мадам Война!
Мадам, Вам дурно? Что с вами стало? —
Ваш лоб — в огне!
Над вашим ухом прогрохотало:
«Война — войне!»
________________________________
Война — войне… Как это кратко
И странно как!
Бить лихорадкой лихорадку
И мраком мрак…
Война — войне… Леча нас ядом
От всех отрав,
Прошел по весям и по градам
Наш костоправ.
Но не весы гомеопата
В его руках —
Отрава гнева в них зажата,
Войне на страх.
О, мы надолго гневом этим
Напоены:
Еще готовят нашим детям
Сюрприз войны.
Она играет с ними в прятки
(Будь начеку!)
Придет и просит: «всё ль в порядке?
Я тут! ку-ку!»
______________________________
На грузовик война еще похожа,
Но не на тот мотор,
Что, встречный люд сигналами тревожа,
Стеклянный мечет взор.
Такой не страшен: растопырив локти,
Глядит, глядит вперед
Его шофер. Но остановка — вот где
Зеваку гибель ждет.
Обратного остерегайся хода,
Беспечная толпа.
Не пощадит он с тылу пешехода,
Его спина — слепа.
Спина — слепа. Спиной никто не правит,
И оттого так рад
Мотор войны, когда прохожих давит
Его тяжелый зад.
Безжалостность автомобильных шуток,
Рабочий мир, учти.
Многостронне зорок будь и чуток
В опасностях пути.

____________________________________
Недаром вождь на грани смерти
Трудящихся предупредил
О запечатанном конверте
Со списком будущих могил.
Ложь патриота-пустобреха
Смутила пять материков;
Врасплох захвачена эпоха
И смотрит стеклами зрачков
Перед собравшимся народом
В мимоидущие века,
Раздавленная задним ходом
Военного грузовика…
Уже ложится снег орлиный
На склонах безотчетных гор,
А зной по-прежнему остер
Над недогадливой долиной. —
Так и земные племена
Не чуют пушечных раскатов,
Когда в портфелях дипломатов
Уже объявлена война.